Кох звали Зинка Кошкина, с ней Крюков не один год проработал в спецухе. До этого Зинка служила в «Матроске» контролером. Позже снова вернулась к прежней работе, но уже на более солидную должность.
Они выпили за встречу — тьфу-тьфу упаси бог от таких встреч! — и закусили одной шоколадкой на двоих.
— Зря беспокоилась, — сказал опер. — Меня урки как родного приняли. Я, по их понятиям, правильный мусор. Кроме того, я же Чистильщика захомутал. Братва меня предупредила, чтобы я своих боялся. Кстати, не знаешь, кто дал команду меня в общую камеру подсадить?
Зинка фыркнула.
— Кто ж тебе признается? Но не я, это точно. Еще налить?
— Спрашиваешь!
Они выпили еще и принялись вспоминать перипетии совместной службы.
— Не тянет обратно на оперативную работу? — спросил сыщик.
— Было бы что в твоей оперативной, — отмахнулась Зинка. — Как шавка носишься по городу, язык на плечо. А тут сидишь спокойно, а бабок не сравнить.
— На людских слезах строишь личное благополучие? — полусерьезно упрекнул подругу сыщик.
Зинка посмотрела на него, как на недоумка.
— А ты слышал, чтобы кто-то наварил на добрых делах? Я таких что-то не встречала. Даже по телевизору не видела. Ты знаешь, что крестник твой, Чистильщик, здесь на больничке чалится? Ты его, в натуре, без руки оставил. Лучше бы уж убил.
Крюков чуть не застонал от расстройства.
— Я в последнее время только это и слышу! И, как мне объяснили, мои неприятности связаны именно с этим придурком, который стреляет гораздо лучше, чем думает.
Они выпили еще и принялись, как водится, трепаться о наболевшем. Зинка рассказывала о том, какие у них трудности с кадрами.
— На такую зарплату ни один дурак не пойдет. Набирают кого попало. На днях нового контролера взяли — ему не на продоле стоять, а в камере сидеть. Из милиции уволили в связи с возбуждением уголовного дела. Отмазался, работал в частном охранном. И оттуда выперли, так он к нам. И что ты думаешь? Взяли!
Крюков почесал кончик носа. Так он делал, когда напряженно о чем-то думал.
— Почему же ни с того, ни с сего? — протянул он. — Просто так, говорят, и прыщ не вскочит. Не помнишь, в каком ЧОПе он работал? Не в «Щите и мече»?
— Точно. Фильм такой был старый.
— А фамилия? Не Скулов? Или, может быть, Ерохин?
Но Зинка разочаровала его.
— Много хочешь. Я что, всех упомню?
Выпив еще по маленькой и закусив «пористым», Крюков собрался идти в камеру.
— Постой, тебя на какой «спец» сажать? — остановила его Зинка.
— А их что, много?
— Теперь обэповцы и собственная безопасность отдельно от других ментов сидят, — пояснила Зинка.
Крюков покачал головой.
— Да где же тут на всех тюрем напасешься? Слушай, а к олигарху какому-нибудь на подселение нельзя? Я бы за сервис доплатил.
— Перебьешься. Их всех в Лефортово перевели.
И вызвала конвой. Крюкова проводили в другое крыло и отвели в камеру. Здесь были совсем другие условия. Дышалось, конечно, не как в сосновой роще, но значительно легче, чем на переполненном «общаке». Из шести коек свободны были две. Крюков раскатал матрас и моментально заснул.
Наутро его разбудил чудовищный рев радиоприемника.
— Это везде, где в одну смену спят, так радио орет, — пояснил сыщику невысокий плотный мужик лет сорока и представился. — Оборотень по особо важным делам Дронов Виктор Петрович.
— Пират Крюков, — отозвался Крюков. — Очень приятно.
Тут подошли и остальные. Лысый толстяк-взяточник Степаныч из Шереметьевской таможни, амбал-собровец Леня, убивший при задержании насильника, который как на грех оказался сыном депутата Госдумы, и участковый капитан Санько. Этот по пьяни во время семейного скандала застрелил из служебного пистолета жену соседа. Стрелял он, вообще-то, в свою собственную жену, но промахнулся.
Теперь чудом оставшаяся в живых лучшая половина участкового таскала передачи своему несостоявшемуся убийце. У вдовца-соседа с его покойницей-женой тоже не прекращались скандалы. Детей у них не было, так что он, в общем, не переживал. Переживал Санько. Он дни и ночи напролет представлял себе как его жена веселится с его соседом. И частые щедрые передачи в его глазах служили подтверждением их нечистой совести.
«Откупаются, гады, — твердил он. — Вернусь, убью обоих».
«Не убьешь, опять промажешь», — подначивали его товарищи по застенку и уплетали посланные капитаншей Санько продукты.
Последний, четвертый обитатель камеры, белобрысый оболтус довольно юного возраста, не спешил представиться.
— А это что за сопливое чудо? — спросил Крюков.
— Это наша Евлампия, для друзей просто Лампа, — пояснил оборотень Дронов. — Насильник малолеток. А то что же это за камера без «обиженки»?
Оказалось, что Лампа служил срочную во внутренних войсках и в самоволке, будучи пьяным, изнасиловал школьницу. В камере он считался «обиженным». На задницу его, правда, никто не посягал: не тот контингент подобрался, все как один — секс-большевики, но всю черную работу выполнял именно он. Спал он, как и полагается, под крайней шконкой, возле отхожего места. Ел отдельно от остальных.
Для Крюкова потянулись дни заключения. На допросы его не вызывали, адвокат Коля все не возвращался. Крюков даже стал беспокоиться за его жизнь. Вон, в газетах пишут — в Сибири мафия — ой-ей-ей!
Доставали две вещи — скука и радио. Скрытый в стене репродуктор орал так, что голова раскалывалась. Из книг в камере имелись две, и обе — Мураками. Оказалось, что их двое. Рю и Хрю. Или что-то в этом роде. Их оставил какой-то шибко продвинутый узник. На развороте первой книги каллиграфическим почерком было выведено: «Эй, не будьте дураками! Не читайте Мураками».
Крюкову приходилось читать японцев: Масутацу Ояму, «Хагакурэ бусидо», Акутагаву и даже педика-культуриста Юкио Мисиму, сделавшего себе харакири. Но оба Мураками его просто доконали. Он решил поберечь голову и предпочел заняться шахматной игрой в воображении. Но дальше четвертого хода черных дело у него не шло. Поэтому сыщик даже обрадовался, когда день на четвертый его заключения в СИЗО произошло ЧП. Заключенных покамерно выгоняли на продол, строили, обыскивали, а тем временем устраивали шмон в камере.
Среди контролеров Крюков заметил того, кто водил его на встречу к Зинке. Когда вертухай оказался рядом, сыщик спросил его.
— По какому случаю такой шухер?
Контролер помедлил, думая, стоит ли отвечать, потом решился.
— Чистильщик ушел. А с ним контролер новый с продола. Зину Кошкину, суки, убили.
— Зинку?! А как фамилия этого контролера?
— Ерохин.
Крюков заскрипел зубами и так изо всех сил ударил сжатой в кулак правой рукой в свою открытую левую ладонь, что все, и шмонаемые и шмонающие, обернулись на звук удара, эхом отразившийся от сводов коридора.
«Вот идиот! —
