счастье. Не могу не думать о том, что было бы, если бы я не ответила. Ну, ведь могло же так случиться? В магазине играла праздничная музыка, шумели посетители. Я банально могла не услышать рингтон… Но я услышала. И приняла вызов, даже в шуме узнав его тошнотворный голос.
– Ну, привет, рецидивистка. Как жизнь?
– Нормально, – шепчу, сжимая до боли пальцы.
– Правда? А я, знаешь ли, переживаю, как ты, привыкшая к столичной суете, в той дыре прижилась.
– У меня все хорошо. Спасибо за беспокойство, но больше мне не звоните.
– А ты мне тут не командуй! Думаешь, я там до тебя не доберусь? Или до твоего хахаля? Так ты недооцениваешь мои возможности. Он же сидевший. Никуша, его наказать – раз плюнуть.
– Я отключаюсь.
– Фирма у него. Мало ли, что накопать можно. С налогами махинации, если по-крупному, можно сесть лет на десять. Прям как твой муженек. Того ты решила не ждать. А этого будешь?
Я сглатываю. Ужас такой, что волосы на затылке шевелятся.
– Ч-чего вы хотите? Что вам от нас надо?!
– От вас? Ничего, что ты… Это ты мне кое-что задолжала. Будешь хорошей девочкой, глядишь, и не стану тебя наказывать. И защитнику твоему спущу с рук разбой. За него, кстати, до двенадцати получить можно. Это в добавок к первому, да учитывая предыдущие заслуги… К пенсии выйдет.
– Вы не тронете его! Не посмеете!
– Конечно, нет. Потому что завтра ты вернешься домой. Каникулы – дело хорошее, но они слишком затянулись.
Молчу. В горле огромный ком, который мне не сглотнуть. Ужас ядовитой волной расползается по телу. Что делать? Мелькает малодушная мысль обо всем рассказать Савве. Он взрослый, умный, ему все по силам, но… Наверное, не это. Очевидно, не это! Савва из тех, кто играет по правилам. Он ведь даже юриста нанял, чтобы все утрясти. Если не по закону, то, по крайней мере, по совести. А для этой мрази закон не писан. И совести у неё нет. Наверное, что-то случается с совестью, когда обретаешь хоть какую-то власть. Власть отравляет…
– Ты меня услышала?
– Да.
– Вот и умница. Вот и хорошо. Завтра в час отзвонишься по этому номеру. Не вздумай делать глупостей. Все равно я тебя отслежу.
И вот теперь, сидя в моей несостоявшейся мастерской, я снова гадаю, как же… как же он меня отследит? Как уже отследил… Взгляд падает на телефон. Я слышала, да, что по геолокации при должном умении можно найти кого угодно и где угодно, но я никогда не примеряла на себя эту ситуацию. Мне казалось, что такое только в шпионских фильмах бывает, а оно вон как… Надо было мне избавиться от телефона! Но я поверила Савве, что изъятые им записи станут для нас страховкой. Не стали… А значит, у Шувакова появились какие-то козыри. Ну не совсем же он спятил! А хочется верить – совсем. Хочется послать его к черту. Хочется кинуть в стену телефон. Чтоб разлетелся на запчасти, чтоб в крошку корпус. Закусываю костяшки. Меня трясет… На этот раз не от страха, а от лютой неподконтрольной злости. Почему так? Почему я? Разве с меня недостаточно?
Сколько так сижу – не представляю даже. Луна за окном поднимается высоко и прячется за густыми иссиня-черными облаками. Глажу кисточки, коробочки с красками, прислоненный к стене мольберт. Он не собран. Я смогла уговорить Савву не заморачиваться этим сегодня, и, если он не выбросил чек, ему при желании удастся вернуть все эти сокровища в магазин. А может, он просто сожжет их в печи, чтобы ничего ему обо мне не напоминало. Не знаю… Я могу лишь надеяться, что он все поймет правильно.
Вытаскиваю карандаш и на вырванном из блокнота для скетчей листке пишу Савве записку…
Глава 17
Ника
– Ромка, ну что ты еле тащишься? Давай быстрей!
– Не хочу быстрей! Мне холодно, давай вернемся.
Мне тоже холодно, да… Я, наверное, глупая, не учла, где мы находимся. Очевидно, погода в этих краях меняется довольно резко. Вон, как похолодало! И завьюжило, замело… Утро, а ничего в двух шагах не видно. Если дорогу занесет окончательно, можно запросто сбиться с пути. В такой мороз это смерти подобно.
– Мы не можем вернуться! Я сто раз тебе говорила об этом.
– Почему? Я никуда не хочу уезжать!
– Так надо. Наш дом не здесь.
– Врешь ты все! Ты просто не хочешь…
Останавливаюсь. Выдыхаю, сжав свободную руку в кулак. В другой – чемодан. Снег больно бьет по лицу, капюшон ни черта не спасает. Отдышавшись, натягиваю Ромкин шарф на нос.
– Пойдем, пожалуйста. Не то мы здесь замерзнем насмерть.
Это никуда не годится, да, ни в коем случае нельзя показывать детям свою беспомощность и отчаяние, но я не могу с собой справиться. В моем голосе – слезы. Много-много слез, хотя, казалось бы, за эту ночь я наплакалась до конца жизни.
Ромка шмыгает носом и, слава те господи, шагает дальше. Не сильно-то ускорившись, но это лучше, чем месить снег на одном месте. Хватаю чемодан и тащусь за ним. Снегопад усиливается. Окружающий густой лес, казавшийся мне таким приветливым еще совсем недавно, сейчас нагоняет страх. Мир как будто выцвел, утратил краски, став без всяких фильтров серо-белым.
– А если нам навстречу выйдет медведь?
– Они здесь не водятся, – перекрикиваю завывания вьюги я, не то чтобы уверенно. – А вообще зимой все медведи спят! – оживляюсь, припомнив этот замечательный факт.
– Не все. Есть медведи-шатуны. Мне папа рассказывал.
– Правда?
– Да. Вчера.
Я висну. Потому что вчера Роман определенно не мог обсудить это с отцом. Если только он не стал называть папой… Савву. Колесо чемодана попадает в скрытую под снегом выбоину и стопорится. Я по инерции пролетаю вперед. Ощущение не из приятных. Будто в груди что-то оборвалось. Может, мое глупое сердце?
– Если медведь не успел накопить достаточно жира к зиме, он ни за что не уснет. Так и будет ходить-бродить. Папа сказал, что с этим нужно быть осторожным. Потому что такие медведи очень свирепые. И могут напасть.
– Вряд ли они заходят в города. Пойдем, Ром. И лучше помолчи. Не то холодного воздуха нахватаешься и заболеешь.
– Ходят-ходят. Папа рассказывал, что однажды к нему медведь даже на веранду
