того неимоверно важного гостя он меня попросту сживёт. К тому же было к чему цепляться — выглядела я далеко не лучшим образом. Ещё бы столько не спать и столько выплакать.
Компания одна засиделась после закрытия, и пришлось немного задержаться. Но с другой стороны — я и не рвалась домой. Наоборот, страшилась снова остаться один на один со своими переживаниями. Тогда ведь я и помыслить не могла, что там, во дворе меня ждёт Эш. И даже если бы мне кто-нибудь об этом сказал, я всё равно не поверила бы. Да я и собственным глазам-то не сразу поверила. Решила, что у меня уже попросту галлюцинации начались с недосыпу. Но это и в самом деле оказался Эш.
Господи, как же на меня действует один лишь его взгляд! А потом он крепко обнял меня и долго-долго не хотел выпускать. И адская боль, сковавшая внутренности, наконец стала умолкать. Не исчезла совсем, конечно, только на время затаилась. А теперь снова начинала свербеть. Потому смотреть сейчас на него, на спящего, было и сладко, и мучительно.
Мне казалось, что жизнь моя всё это время будто стояла на паузе, и вот теперь снова заиграла. Это так удивительно — всё чувствовать, желать, любить, хотя и понимать при этом, что вряд ли это надолго, ведь скоро он женится…
Глава 18
Шаламов проснулся ближе к обеду. Эмилии рядом не обнаружил. И вообще нигде её не обнаружил. Но пока принимал душ, она вернулась. Прошмыгнула на кухню с пакетом из супермаркета.
— Оказалось, у меня в холодильнике совсем пусто. Нечем тебя даже покормить. — Она водрузила пакет на кухонный стол и принялась выкладывать покупки. Хлеб, молоко, ветчину, помидоры, ещё какие-то свёртки. Ему стало неловко, но в то же время очень приятно. Надо же — она о нём заботилась!
— Да зачем ты? А яичница и бутер с сыром? Я ж неприхотливый и всеядный, — улыбнулся он, присев за стол и подперев рукой голову.
— Я переоценила срок годности моего сыра. И яиц у меня, оказывается, с гулькин нос.
Эмилия поставила на плиту сковородку, плеснула масло, выложила несколько кружков ветчины. Затем взболтала молоко и яйца и залила подрумянившуюся ветчину.
— Сейчас ещё сыр сверху потру. Будет вкусно, — пообещала она. — У меня мама так готовила омлет.
— Кстати, как твои родители поживают? — поинтересовался Шаламов. Подумалось вдруг, что он ведь ничего о ней не знает. Как ей жилось там, куда она уехала? Как потом всё сложилось? И как она, в конце концов, попала в этот ресторан? Та Эмилия, которую он помнил, совсем не вязалась с образом официантки.
Она сразу погрустнела, но ответила:
— Мама замуж выходит.
— Как это? А отец твой?
— Папа в прошлом году умер. От рака.
— Прости, — прошептал он. Такого поворота он не ожидал, но в принципе это многое объясняло.
— Ничего.
— Ты поэтому пошла работать?
Эмилия заметно напряглась, но кивнула.
— Слушай, а почему именно в официантки?
— А куда ещё? Думаешь, так легко найти работу, чтоб платили?
— Я не знаю, конечно. Но… ты ведь так круто поёшь, ты могла бы петь. Если не на сцене, то хотя бы в том же ресторане, а не всяких там обслуживать.
Эм мрачно взглянула на него, и он тотчас пожалел о своих словах. Ей, наверное, всё это ужас как неприятно.
— Я больше не пою.
— Почему?
— Не знаю, не могу, — она опустила глаза, потом подняла лицо и с вызовом спросила: — Тебе неприятно, что я — официантка?
Шаламов на минуту задумался, нахмурившись.
— Я не считаю, что быть официанткой — это стыдно или плохо, если ты об этом. Просто ты… не знаю, как объяснить… ты для меня в школе была королевой. Иконой.
— Да уж, была, — горько усмехнулась она.
Он вдруг вскинулся, поймал её за руку.
— Да ты даже не представляешь, как я к тебе относился! Я б наверное сам умер, если б ты тогда не выжила. Эм, я знаю, что такое нельзя простить. Но если б ты знала, как много ты для меня значила… — Он выпустил её руку, отвернулся и тише добавил: — И значишь.
— Но у тебя ведь есть другая…
Чёрт! Из головы у него совершенно вылетело, что есть Ника, что скоро свадьба, да вообще всё вылетело. Он досадливо поморщился. Что он скажет Нике? Как после всего, что она для него сделала, идти теперь на попятную? Он же обещал ей, слово дал, что не бросит. Как теперь вывалить на неё всю правду? Как сказать, что не хочет жениться, что вообще ничего не хочет? Что попросту не сможет быть с ней? Ещё и ей придётся причинить боль. Вот почему с ним вечно такое случается? Почему он делает больно тем людям, которых меньше всего хочет ранить? Ему сделалось тошно. Почему, ну почему они с Эм не встретились раньше? Каких-то два месяца назад?
— И скоро у тебя свадьба? — глухо спросила она.
Он облизнул пересохшие губы.
— Тридцатого июня.
Её лицо исказилось, как от удара, в глазах вспыхнула боль, и сердце у него сжалось. Она сморгнула, отвернулась к плите, убрала с огня сковородку, затем отошла к окну. Опершись ладонями о подоконник, она стояла, низко опустив голову. Плачет? Шаламов подошёл к ней сзади, обнял за плечи, нежно тронул губами макушку. Спустя минуту она повернулась к нему. Нет, глаза её были сухими, но взгляд выдавал, как ей больно, нестерпимо больно.
— Послушай, Эм. Я согласился на эту свадьбу, потому что не думал даже, что встречу тебя, понимаешь? Мне говорили, что ты навсегда уехала в Германию. Если б знал, то, конечно же, я бы не… — Он выдохнул. — В общем, неважно. Главное, теперь я знаю, что ты есть. Теперь всё изменилось. Не будет никакой свадьбы. Нет никакой другой.
— А твоя невеста?
— Ника — очень хорошая девушка. Мне её жаль, очень. И стыдно. Она ведь ни в чём не виновата. Но ты… ты же моя Эм. — Он посмотрел на неё с такой щемящей нежностью, что боль в её глазах начала таять. Ведь нельзя же смотреть вот так и при этом врать. — Я хочу быть с тобой. Кроме тебя мне вообще никто не нужен.
— Но как ты со всем этим разберёшься? — произнесла она одними губами.
— Честно скажу, — усмехнулся он, — это будет очень непросто. У неё отец… ну, ты его сама видела. Хотя пофиг на него. Что он мне сделает? Ну а с
