французов. Я был в испанском легионе. Там было немало русских. Я был ранен в голову и больше не мог воевать. Меня отправили в Испанию, а когда я встал на ноги, всучили в руки сотню песет и вышибли из ворот. Я нанялся почтальоном, но оттуда мне пришлось уйти самому: я плохо знал испанский язык. Потом я уехал в Германию, это было в тридцать втором году. Здесь я нашел работу в газете и с тех пор…
Эккерт молчал. Виталий приподнялся, пытаясь заглянуть ему в лицо, но тот вдруг сказал ломким голосом:
— Сидите… — После паузы спросил: — Почему же вы не вернулись на родину? Ведь еще в тридцать пятом году из Берлина уезжала в Россию большая группа бывших белогвардейцев. Их простили…
Виталий потупил взгляд. Потом сказал глухо:
— Я… я не знал, что я бы там делал. И потом, я не смог бы глянуть ему в глаза.
— Кому?
— Отцу.
— Да-да… — Эккерт встал, закурил сигарету. — История. Итак, вы отказались от Родины и остались здесь. Неужто существование человеком второго сорта устраивает вас?
— Я хотел бы попасть в Россию… Но кто меня там примет? Я ничего не сделал для России, ничего… Я только воевал против нее. Здесь мне трудно, очень трудно, но у меня тут жена, сын…
Эккерт остановился прямо напротив него.
— А теперь откровенно: что вас привело ко мне? И не лгать! Любое признание истины я пойму и оценю в вашу пользу, но ложь приведет вас к трагедии. Я слушаю!
Виталий поднял на него глаза.
— Я вас увидел у Мессершмитта… Я подумал, что вы… вы очень похожи на моего отца. И я подумал…
— Вы подумали, что я и есть тот самый большевистский комиссар? Не так ли, Гоман? Но вы ошиблись. Я добропорядочный немецкий коммерсант. И не более того. Да, у меня водятся деньги, но это еще нё значит, что меня можно шантажировать… Вы на это надеялись?
Гоман уронил голову на руки.
— Нет, что вы… я хотел не этого. Если б вы были моим отцом…
— Что бы вы сделали? — Голос Эккерта дрогнул.
Гоман рывком встал.
— Что сделал бы? Если б я увидел его, я упал бы перед ним на колени и сказал: «Прости меня, отец, ты правильно сделал, что стрелял в меня. И спасибо тебе, что ты оставил мне жизнь… Ты был прав во всем, во всем… Только сейчас, после всех долгих лет мук и скитаний, я понял это… Без Родины, без ее защиты и внимания нельзя прожить на свете…» Вот что я сказал бы ему.
Эккерт стоял перед ним. Сигара давно погасла. Он стиснул ее побелевшими пальцами и смотрел на человека, стоявшего сейчас перед ним. Человек, прошедший через все это, не может лгать. Иначе он подлец. А кто поручится Эккерту, что перед ним не подлец? Ведь хотел же он тогда, двадцать лет назад, стрелять в отца. Нет, это было тогда. А после этого были годы скитаний, нищеты, разочарований. Он не может лгать… Спокойнее, спокойнее… Если б ты мог сейчас говорить и действовать только от своего имени… Но ты связан большим и нужным Родине делом. Ты не имеешь права рисковать. Твой провал повлечет за собой гибель многих людей… Ты не имеешь права так распорядиться их судьбой. Но перед тобой только два выхода: Виталий либо должен стать рядом с тобой, либо… либо умереть. Но рядом с тобой он не станет. Он слишком слаб, если б даже и захотел вести твою борьбу. Значит… Нет, есть еще один выход. Он должен покинуть пределы Германии. Срочно. Немедленно. Сейчас же… Но куда? А что, если в Стокгольм? Да-да… Пусть он повезет письмо… А там товарищи что-либо придумают. Пусть обратится в консульство или даже в посольство. Его вывезут в Союз. Это было бы блестяще…
— Садитесь к столу, — предложил Эккерт. — Мы должны серьезно поговорить. Повторяю: серьезно. Советую осмыслить это. От исхода разговора зависит, как минимум, ваша жизнь.
Гоман сел. Эккерт достал зажигалку, раскурил погасшую сигару.
— Как я вам уже говорил, я коммерсант. У меня много всяких дел не только в Германии, но и за ее пределами. Как вы посмотрите, если я пошлю вас за рубеж с одним деловым письмом? Вы сможете основательно заработать, и вам не придется уже бегать и снимать для вашей гнусной газетки. Итак?
Гоман пожал плечами.
— Почему я? Неужто нет кого-либо другого? Почему вы доверяете эмигранту? Меня даже из страны не выпустят…
— Об этом позабочусь я, — перебил его Эккерт.
— Я согласен… — Гоман приподнял руки, потряс кистями. — Но куда ехать? Может быть, это опасно? Я не хочу рисковать… у меня семья… сын.
— Все будет хорошо. Я вам обещаю. Вы поедете в нейтральную страну на комфортабельном теплоходе, в приличной каюте. У вас будут деньги. Ну?
— Я согласен…
— Отлично. Но это будет в некотором роде опасно. Вы повезете бумаги, которые ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки посторонних. Это бумаги, связанные с очень важной сделкой. Я не хотел бы, чтобы они попали в руки конкурентов. И вам придется сменить фамилию. Документы вы получите. Итак?
— Если вы доверяете мне… — прошептал Гоман.
Эккерт встал.
— Итак, вы ждете меня. Я отлучусь на несколько часов. Следующий наш разговор состоится еще сегодня. Подумайте еще раз…
Гоман медленно опустился на стул.
…Эккерт вышел во двор, пересек его. На улице, прямо напротив ворот, была будка телефона-автомата. Отсюда он позвонит Остеру. Пусть полковник помогает. Мало ли что они могут раскопать в ближайшие дни! Так пусть поработает хоть сейчас, пока он рядится в тогу союзника.
Позвонив Остеру, он вернулся во двор, зашел в гараж. Пауль вытирал крылья машины куском пакли. Эккерт протянул ему ключ.
— Вступайте в свои владения, Пауль… Я, кажется, нашел выход. Стерегите его… А мне понадобится машина. Я еду один. У меня сейчас будет серьезный разговор с господином Остером.
Пауль глянул на него вопросительно.
— Может, и я? Это ведь зверь не из простых. Вдруг он что-либо затеет?
Эккерт засмеялся.
— Нет! Пока они ничего не будут затевать. Это не в их интересах. У них нет связи с Лондоном, и до налаживания ее мы можем спокойно работать. Дайте ключи от машины.
Пауль распахнул двери гаража, потом ворота. «Мерседес» бесшумно скользнул на темную улицу и вскоре растворился в ночи. Пауль вернулся к гаражу. Заглянул в окошко: Гоман сидел за столом, положив голову на ладони. Лицо его было спокойно.
Остер ждал на углу Тирпицуфер.
