так хорошо. Платиновые волосы рассыпались по постели, голова чуть запрокинута, пухлые губы приоткрыты. Правильное овальное лицо, точеные черты. Кайи заверил, что в ее внешность не было никакого стороннего вмешательства. Ее кожа была чистой, чуть прозрачной. Голубая сорочка лишь подчеркивала эту белизну. Дикарка казалась хрупкой в этих кружевах, податливой, но я знал, что такое впечатление обманчиво. Эта мысль отдалась в дрогнувшем члене, и я сцепил зубы.
Я готов поклясться, что она была суминкой чистейшей крови, и сейчас это казалось чудовищной насмешкой. По спине пробежал неуместный холодок, будто будущая жена уже сейчас вторгалась в мою жизнь. Принцесса Нагурната тоже была чистокровной суминкой внешнего предела. Чистокровнее некуда. Но разница была слишком очевидной. Как плевок в лицо… И теперь дикарка вызывала какую-то затаенную злость, которую я с трудом мог объяснить, но отчаянно хотел выместить. С какой радостью я бы поменял этих женщин местами…
Я подошел ближе. Теперь стало слышно, как тихо дикарка дышит. Грудь под сорочкой едва заметно вздымалась. Я откинул полы халата, и почти полупрозрачный однотонный шелк мигом обрисовал чуть выпуклые ареолы. Я тронул навершия кончиком ногтя, и соски на глазах превратились в маленькие твердые горошины. В паху снова дрогнуло и разлилось жаром. Не терпелось до изнеможения забиться в ней, почувствовать, насколько она тугая. Эта маленькая сучка, посмевшая уже кому-то предложить это совершенное тело…
Вдруг ее ресницы дрогнули, и дикарка открыла глаза. Сейчас они горели ярче, чем прежде. Она пристально смотрела на меня, закаменев. Дождусь ли я от нее покорности? Я медлил, давая ей шанс. Зря, потому что мерзавка подскочила, как ужаленная, и кинулась прочь, к окну. Глупо было ждать какого-то понимания…
Я снял куртку, швырнул на кровать:
— Подойди.
Она не подчинилась, и это чувство было очень странным. Первая женщина, которая смела не исполнять мои приказы. Я вспомнил, как она билась подо мной тогда, на полу, как укусила за губу. И в ушах зазвенело. Если дикарка предпочитает свои дикие игры — я не прочь. Комната заперта — ей никуда не деться.
Я медленно пошел вперед, расстегивая пуговицы рубашки. Девчонка прижалась к стене и смотрела распахнутыми глазами. Потом начала отходить вдоль окна, прижимаясь к стеклу спиной. Лихорадочно осматривалась. А я дурел от ломоты в набухшем члене, глох от пульсации крови в ушах, не мог оторвать взгляд от ее торчащих сосков, призывно проступающих сквозь тонкую ткань. Вспоминал, как они перекатывались в пальцах. Она не выйдет из той комнаты, пока не станет выть подо мной, не охрипнет от криков, не обессилит до изнеможения от спазмов оргазма. Я отпущу ее лишь полуживой, измотанной, покорившейся.
Терпение иссякло. Я хотел чувствовать ее под собой, утолить первый голод. Я больше не намерен ждать.
24
Я видела, как мутнели его глаза. Наливались глубокой тяжелой синевой. Я будто смотрела в своеобразное зеркало, в котором разум уступал место исконным природным инстинктам. Я видела перед собой распаленного хищника, который скорее умрет, чем откажется от выбранной жертвы. И не существовало слов, способных привести его в чувства.
Воздух между нами сгущался, наполнялся какими-то хлесткими разрядами. Давил на грудь, и на мгновение даже стало трудно дышать. Я невольно провела ладонью по шее, пытаясь избавиться от невидимого гнета. Но это не помогало. Мое дыхание стало тяжелым, прерывистым, нервы будто оголились. И даже касание этого наэлектризованного воздуха разливалось по телу мучительно-странными спазмами. Кожа стала влажной от испарины, сердце разогналось до шального бега. Соски сжались и ныли, а малейшее движение ткани сорочки отдавалось в них обостренной чувствительностью.
Я не могла двинуться с места. Смотрела, не моргая, как на меня надвигался безумный мужчина. Он расстегнул серебристую рубашку, стащил с плеч и бросил на пол. Длинные синие волосы падали на гладкую рельефную грудь. Его кожа не отливала явной синевой, как у этих безмолвных асторок, была скорее смуглой, серовато-коричневой. Тело, словно выточенное из полированного камня. Высокий, мощный, сильный… и безжалостный.
Я вновь невольно вспомнила Разум у его ног. Ее глаза, ее жесты. Унижение, какого я никогда не видела прежде. Даже в эйденских шлюхах было гораздо больше достоинства. В самой замызганной из них! Те хоть на что-то имели право. Чувствовали в себе это право. Здесь же женщины не могут ничего. Ни-че-го. Даже дышат с позволения своего повелителя. Тогда к чему такое существование? В ушах будто разливалась надсадная сирена, во рту пересохло. Я ни за что не стану одной из них — пусть лучше убьет. И кипучая гордость ударила в голову какими-то шальными парами. Кто угодно — но не я! Сидеть в этих проклятых комнатах всю оставшуюся жизнь и ждать, когда он явится без согласия овладеть моим телом? Когда заблагорассудится? Нет!
Нас разделяла всего пара шагов. Я с трудом совладала с охватившим оцепенением и кинулась в сторону, обратно к стене. Саркар было дернулся следом, но, тут же, остановился. Смерил меня горящим взглядом, и уголки его губ чуть дрогнули в усмешке:
— У дикарей так принято?
Голос был рокочущим и каким-то глухим. Слова казались от его выговора острыми, как ножи. Я почти слышала этот металлический лязг.
Я молчала, глохла от собственного дыхания. Почти паниковала, чувствуя, что меня будто связали невидимыми эластичными путами по рукам и ногам. Все движения давались через силу, словно тело сопротивлялось. Как он это делал?
— В этом что-то есть…
Лучше бы он молчал. С каждым словом сердце обрывалось.
Саркар медленно пошел на меня, и по спине прокатила дрожь. В животе отдалось странной мукой, доводящей до паники. Я пила что-то из стакана, совсем недавно. Перед тем, как уснуть… Но я уже не понимала, чему верить. Казалось, здесь отравлено все: стены, одежда, воздух. Или все отравляло одно лишь его присутствие…
Он приближался, и я снова кинулась в сторону. Заметила лихорадочные искры в его заметно потемневших глазах. Я понимала, что все это глупость. Помнила, с какой быстротой он настиг меня тогда, на судне. Саркар просто позволял… Даже эти глупые попытки были по его воле. По его воле! Мне хотелось орать от бессилия. И чтобы от этого крика он упал замертво. И плевать, что потом.
Когда больше нечего терять — рушатся все условности. Он мне не повелитель. И никогда им не станет. Он никто. Чужак, захватчик, чудовище! Я отступила еще на шаг, задрала голову:
— Не подходи!
Он остановился, по лицу прокатила заметная волна непонимания:
— Я не ослышался?
Я крикнула так громко, как
