зачем сказали.
– Зачем?
– Не знаю. Возможно, вам на кафедре не рады, вы нежелательный элемент. Может, место предназначалось другому, а тут – вы. Вы что, какой-то подвиг внезапно совершили?
– Не подвиг, но да. Совершил. И меня поощрили переводом сюда, в Чернозёмск. На кафедру.
– И кому-то это пришлось не по нраву. Решили вас натравить на меня. Решили, что я обижусь и приму меры. Я не обидчив, во всяком случае, не до такой степени, и тогда ваш недоброжелатель стал блефовать. Сказал, что я написал заявление, и вас ожидают большие неприятности. Очень большие. Чтобы вы сами отказались от места.
Капитан задумался.
– Ну, да. Возможно. Даже наверняка. Кто?
– Кто может это организовать?
– Полковник? Конечно, полковник.
Полковник был главным военным в институте.
– Повторю, этого я не знаю, да и знать не хочу. У меня другие заботы. Совсем другие.
– Так я могу… Я могу сказать, что вы забрали заявление?
– Можете.
И капитан ушел. Оставив бутылку «Двина» на столе.
Интриги, интриги, всюду интриги.
Вокруг лакомого местечка всегда интриги. А кафедра для многих представляется лакомым местечком. Кто-то хочет заниматься наукой, нашей советской наукой. Вот как Наташа Гурьева, которая ради науки перевелась в Москву. Кто-то не хочет бегать по вызовам на участке, подниматься на пятый этаж без лифта десять раз на дню. Или пятнадцать. Кого-то привлекают звания доцента, а пуще профессора. Симпозиумы, конференции, иногда и за рубежом. Зарплата втрое против зарплаты врача – тоже существенно. И другие плюшки, о которых студентам знать не обязательно.
Но мне это неинтересно, и потому я не прислушиваюсь к институтским слухам и сплетням. Но вот – коснулось, пусть нечаянно. А если бы капитан не коньяк вытащил, а пистолет?
И ведь не убережешься. Отчаянно дуть на воду? Ага, ага, ага…
Можно, конечно, поспрашивать у Сени Юрьева насчёт полковника, у Сени отец профессор, возможно, в курсе институтского пасьянса, но опять же – зачем? Я с понедельника на занятия не хожу. Готовлюсь к соревнованиям. В декабре решил участвовать в первенстве страны, раз уж индивидуальный план обучения у меня. Институт трепетно относится к возможности добавить себе спортивный плюсик, а чемпион Советского Союза – это не плюсик, а огромный плюс. Патриции Римской Империи, верно, хвастались друг перед другом своими гладиаторами, а мы чем хуже? Ничем мы не хуже.
Сейчас надену джинсовый костюм и пойду закатывать сад к зиме. Собственно, большую часть работы сделал Андрюха, работник на все руки. Он теперь и не Андрюха даже, стал Андреем Петровичем. Прислонился к баптистам, но это пошло ему на пользу: бросил пить и курить, а говорил он и прежде без грязи. И женился, тоже на баптистке. Теперь работает и до обеда, и после. Утверждает, что работа есть великая благодать, а безделье порождает пороки. Мысль не новая, но для Андрюхи – откровение.
Сегодня новообращенного христианина нет, сегодня у баптистов какое-то общее дело в Чернозёмске. А я, по примеру Андрея Петровича, изгоняю пороки путём работы. Сажаю чеснок. Озимый. Своими руками. Решил расширить самоснабжение, прибавить к картошке и чеснок. По счастью, чеснока мне нужно немного, головок десять на год. Ну, пусть пятьдесят – с запасом, с большим запасом. И управился я с этим делом быстро. Аккурат к приходу другого Андрея, Андрея Николаевича Стельбова. Он как раз подъехал, пока я предавался благодати.
– Вот, – сказал я ему после приветствия, – выполняю продовольственную программу. Впрок, на будущее. Обеспечивая себя, обеспечиваю страну.
– Будущее… – сказал Стельбов, как мне показалось зловеще, – будущее, оно у всех разное. Кроме тех, у кого будущего просто нет. Зови в дом.
Войдя, он осмотрелся.
– У тебя, я вижу, ничего не меняется.
Как и прежде, Стельбов заходит барином и ждет, что перед ним все почтительно склонятся и будут внимать. Уехать, что ли, в Москву? Так в Москве он ещё чаще сможет приходить. В Париж? Лондон? Сан-Франциско? Смешно.
Потерплю. И постараюсь – с пользой.
– А должно меняться?
– Ты же теперь фигура. Многое можешь себе позволить.
– Многое, да. Могу купить дюжину телевизоров и поставить их на полки во всю стену, как в магазине. Магнитофонов импортных не три, а восемь. Конфет могу купить пуд, или два. И мороженое. Могу, но не хочу, Андрей Николаевич. Не хочу.
Поднялись наверх.
– Ого! – Стельбов заметил бутылку «Двина», взял, встряхнул, посмотрел на свет. – Настоящий, экспортный! Из Парижа привезли?
– Из Улан-Батора.
– Издалека, – он вернул бутылку на стол. – Такой коньяк стоит рублей тридцать, если не сорок. Красиво живёшь.
– Отчего бы и не жить, если средства позволяют.
– И в самом деле, отчего бы и не жить? Кстати, а их у тебя много, средств?
– Я уверен, Андрей Николаевич, что вам доложили. Тайна сберегательных вкладов, конечно, гарантируется государством, но нужно же и меру знать.
– Вкладов… А в заграничных банках?
– Немножко есть, немножко есть. На текущие расходы.
– Да, текущие…
– Конечно. Знаете, как торговцы называют наших граждан, туристов ли, артистов, специалистов? Пылесосы. Потому что скупают всякую ерунду, лишь бы подешевле. Скупают и радуются, радуются… Торговцы тоже радуются, конечно. Сбывая дрянь втридорога. Радуются и в тоже время презирают, мол, как же они там в Советском Союзе живут, если покупают с горящими глазами всякую ерунду. Вот и подумайте, Андрей Николаевич, какая молва идет о нас, – я вспомнил перекошенное флюсом лицо советского атташе в Швейцарии. Никонова, да.
– Подумаешь, торгаши болтают!
– Торговец для них – человек уважаемый. И не только торговец. Возьмем международный симпозиум каких-нибудь физиков или историков. Советская наука поражает мир своими достижениями, а горничные в гостиницах рассказывают, что эти русские варят какую-то ерунду в вазах для цветов, что стоят в номерах. Кипятильником! От бедности варят, на ресторан у них денег нет. И кому рассказывают – таким же людям труда! А горничной верят больше, чем нашему радио. Скажу по секрету, его там и не слушают почти, наше радио.
– Это почему?
– Скучно им. И непривычно на коротких волнах ловить зарубеж. Мы-то для них как раз зарубеж и есть. Они когда слушают радио?
– Когда?
– Когда в машине едут. А в машине радиоприемники простенькие, только местные станции ловят. Но я не том.
– А о чём?
– И вот приезжаем в отель мы. Советский шахматист Чижик, и моя команда. Живем в хороших номерах, никаких кипятильников, в вазах – цветы. И ходим в рестораны, а в магазинах если покупаем, то лучшее. Книги! Альбомы! Ну, и товары народного потребления, не без того. Но отменные товары. Люди видят: э, русские разборчивы, русским нужен высший сорт, русских
