показывает, что они являются основными клиентами служб социального обеспечения и большинства социальных работников. Они также делают массу неоплачиваемой работы и являются посредниками между социальными работниками и членами семьи. Сосредоточение внимания на женском опыте и приоритетах предлагает новые критерии для классификации социальных государств. Так, феминистские предложения сосредоточены на влиянии идеологии мужчин-кормильцев, на том, как помощь организована и вознаграждается, степени «десемьенизации» («defamilisation») («степень, в которой некоторые взрослые индивиды могут поддерживать социально приемлемый уровень жизни, независимо от их семейных отношений — либо через оплачиваемую работу, либо с помощью социального обеспечения; внутри или за пределами традиционной семьи» [Lister, 2003, p. 172]) и в какой степени все граждане, как ожидается, будут включены в оплачиваемую занятость (модель «все совершеннолетние — работники»). (Из значительного числа исследований, обсуждающих классификацию Еспин-Андерсена, и другие альтернативные см., к примеру: Sainsbury, 1994, 1999; Daly and Rake, 2003; Pascall and Lewis, 2004; Kershaw, 2005; Jensen and Pfau-Effinger, 2005; Siim, 2005.)
Скандинавское благосостояние: время для заботы
Большинство феминистских классификаций социальных государств определяют США и Скандинавию (конкретнее, Швецию) — как крайние противоположности. Хотя критерий «все совершеннолетние — работники» представляется явным исключением как для шведской, так и американской систем благосостояния, ожидающих, что оплачиваемая занятость — это главный источник индивидуальных гражданских прав как для женщин, так и для мужчин, но эти две страны обеспечивают различные уровни поддержки для таких рабочих, которые имеют другие требования к своему времени (Lewis, 2001). Американская модель базируется на рыночном индивидуализме и делает акцент на оплачиваемой занятости, предполагая, что женщины должны быть экономически независимы, оставив без ответа важнейший вопрос: «если все на рабочем месте, то кто будет заботиться о детях?» (Gornick and Meyers, 2003, p. 8). Напротив, «говоря проще, скандинавская модель совершеннолетние-работники признает заботу», и как таковая она дает возможность гражданам проводить время за пределами работы, когда это необходимо в быту, обеспечивая поддержку услугам по уходу (Lewis, 2001, p. 163).
Скандинавский подход связан с давней традицией использования государства для содействия социальной справедливости. В начале 1970‑х годов все скандинавские страны признали гендерное неравенство коллективной проблемой, на решение которой должна быть направлена государственная политика. В 1980‑е эти страны уже имели Советы Равенства или его аналоги, представили соответствующие политические инициативы и законы, главной целью которых было изменение несправедливых практик и отношений в общественной и частной жизни. Развитие связанных со временем политик было центральным для решения гендерного неравенства даже на самых ранних этапах этого процесса в странах Скандинавии: неоплачиваемый декретный отпуск был введен в Швеции в 1901 году, в то время как правительство Дании начало поддерживать уход за детьми с 1919 года (Borchorst, 2006; Gupta et al., 2006).
Это не означает, что существует единая «Скандинавская модель» времени или гендерной политики. Страны Скандинавии обеспечивают различные (смешанные) виды гибких условий занятости (например, вокруг декретного и семейного отпусков), денежные пособия для лиц, осуществляющих заботу, государственную помощь по уходу за детьми. Эти различные положения, в свою очередь, отражают важные разногласия по вопросу: должны ли молодые родители возвращаться к оплачиваемой работе после относительно короткого периода отпуска, или как в Дании — после значительно более длительного (на 480 дней; а Швеция предоставляет 60 дней оплачиваемого отпуска одновременно для двух родителей). Также продолжаются дискуссии — должны ли родители получать государственную финансовою помощь, если они сделали выбор в пользу ухода за детьми на дому (Финляндия поддерживает неработающих родителей, ухаживающих за детьми до восьмилетнего возраста; в Норвегии родители малышей в возрасте до одного или двух лет, не использующих субсидии на детскую помощь, имеют право на денежные пособия). Тем не менее, эти различные подходы базируются на общем предположении, что совершеннолетние граждане должны быть и работниками, и воспитателями; что женские традиционные обязанности важны, они никуда не исчезают, даже если женщины выходят на оплачиваемую занятость и забота — это не частная, индивидуальная ответственность, а коллективный, политический вопрос, который все общество должно поддерживать.
Все скандинавские страны также идут гораздо дальше, чем другие, в признании того, что гендерное равенство в сфере занятости требует равного распределения домашних обязанностей, и поэтому поведение мужчин должно быть соответствующе изменено. Вот почему государство должно исходить из того, что мужчины — это потенциальные опекуны и их нужно поощрять играть более активную роль в семьях. Образовательные программы, начиная с 1970‑х годов, нацелены на оспаривание гендерных стереотипов, на поощрение мальчиков брать на себя больше домашних обязанностей, на доступность «дружественных к семье» условий труда как для мужчин, так и для женщин: и в Швеции, Норвегии и Ирландии сегодня часть декретного отпуска доступна и для мужчин (обзор, см.: Ellingsaeter and Leira, 2006; Gupta et al., 2006). Хотя принятие шведского «Папиного месяца» удалось только при поддержке хорошо подготовленных к этому мужчин (Bergman and Hobson, 2002), многие из таких инициатив были выдвинуты как женщинами-политиками, так и независимыми женскими организациями.
На практике домашнее поведение мужчин достаточно устойчиво к изменениям, результаты некоторых политических инициатив более чем посредственны. Так как женщины намного чаще, чем мужчины берут декретный отпуск, сама его щедрость способствует неравенству на рабочем месте в большинстве скандинавских стран (Alfredsson, 2006; Hook, 2006; Gupta et al., 2006). В то время, как датские родители имеют немного возможностей заботиться о маленьких детях дома без серьезных финансовых потерь, и низкий уровень финского домашнего пособия означает, что его получателями являются в основном женщины, — все это увековечивает гендерное разделение труда и женское экономическое неравенство. Также продолжает существовать значительное экономическое неравенство между различными группами женщин, увеличивается напряжение между иммиграцией и ценностями универсализма и солидарности (см., Bruning and Plantenga, 1999; Ruuskanen, 2003; Haavind and Magnusson, 2005; Gupta et al., 2006; Leira, 2006; Lister, 2006). Тем не менее, политическое и экономическое неравенство в странах Скандинавии заметно меньше, чем где-либо еще, и эти страны постоянно занимают верхние позиции в сравнительном анализе гендерного неравенства (and Zahidi, 2005; UNDP, 2006). В отношении использования и вознаграждения времени модель «нормального» работника, свободного от домашних обязанностей, была значительно изменена, и забота получила все большее признание, поддержку и вознаграждение как гражданская обязанность. В частности, «папина квота» ведет гораздо дальше, чем ранние отцовские и материнские предоставления декрета, где отец понимался как «временный помощник по уходу», а мать — как главный исполнитель. В Ирландии, где три месяца декрета зарезервированы для отцов, трое из четырех отцов используют свою квоту до конца, поэтому такая активная отцовская забота — «это не феномен меньшинства в Ирландии, это доминирующее явление для семей
