папаню твоего мне класть. В разных кругах вращаемся.
Она собиралась быть дерзкой, назвать отвратительного урода отвратительным уродом. Снести удары, даже умереть. Либо изобразить покорную овечку, а, когда он потеряет бдительность, откусить его орган — как в «Побеге из Шоушенка». Прибежит охрана, Софушка спрячется за тушу Селижоры и откроет огонь из его пистолета…
Она разревелась.
— Пожалуйста! Не трогайте нас! Пожалуйста!
Она упала перед ним на колени. Сопли надувались пузырями, лопались.
Георгий Семенович ненавидел бабьи истерики. Жены ему мало? Любовницы № 1 и № 2? Ноют, ноют. Придется брать вторую деваху, плоскую, вялую. «Мальвину» пущай Тутовкин оприходует. Ему нравятся молящие(ся) о пощаде.
Софушку заперли в чулане со швабрами и чистящими средствами. «Революционерка» высморкалась. Вдох — вы-ы-ыдох. Вдох — вы-ы-ыдох.
И приготовилась к борьбе с торговцем опиумом… для народа.
***
Федя очнулся на полу палаты. Медсестра Маша Михайловна хлопала его по щекам сухими ладошками.
— Парень — тю-тю! Шандарахнул вас, и — деру!
Мистер Тризны коснулся саднящей раны на затылке. Чем Влади его? Судя по разбросанным по всей палате осколкам — стаканом, который дипломированный архитектор утяжелил вывернутыми из кровати шурупами.
— Езжай, касатик. Селижора тебя накажет. Домой езжай! — наставляла Маша Михайловна. — В Москву вашу.
— Да, да… — Теодор написал Финку. — Спасибо. Только я не из Москвы.
***
ВВ не спал той ночью. Эля давно храпела под феназепамом. Волгина же терзали тяжкие думы. Двадцать лет назад он и Роб Недуйветер устроились на лесопилку. Деньги приличные, весело жить с пацанами в глуши. Купаться бегать на Лесное, ужинать шашлыками, бухать спирт. Его директор привозил, Владимстиславыч, у которого супруга завотделением работала. Больничку тогда еще не оптимизировали.
Рябиновка и клюковка на чистейшем медицинском. Банька. Чаек со смородиновым листом, разговоры и картишки. Владимстиславыча жена навещала их с Дуняшей, пациенткой. Дурой. Сиськи пятого размера, сарафан, голосок-колокольчик. Безотказная… Однажды утром она всплыла в озере лицом вниз. Кто ее? Не раскрыли. Свинарь, участковый до Финка, особо не выяснял, что случилось.
Волгин прислонился к стенке полыхающим лбом. Дуняшу пользовал он, Недуйветер, Селижаров. Что они с ней творили! С дурой. Госпадзе, памілуй!
***
Самым неверующим человеком Береньзени был отец Поликарп, в миру Николай Степанович Тутовкин. До вхождения в братство РПЦМП он служил КПСС политруком на подводной лодке дважды краснознаменного балтийского флота. Следил за лояльностью экипажа Марксу, Ленину и Брежневу, потом Ленину и Андропову, потом Черненко… Потом Николай Степанович сообразил, что генсеки не вечны, в отличие от Иисуса. А ковчег божий, сусальным золотом облепленный, вмещает больше привилегий и юношей (и девушек), нежели спартански обустроенная подлодка.
Чувственность! По сравнению с Тутовкиным, чтица гомоэротических новелл (яой, слеш НЦ-21) Софушка ничегошеньки не знала о ней. Душить кого-то, погружать различные предметы (овощи, строительный инвентарь и пр.) в различные физиологические отверстия, подсматривать за кем-то и спонтанно обнажаться. Обожать собственное тело. Дряблое, оплывшее, демонстрировать его в шелках и парче… Федя бы тут запутался. Это парафилия (устойчивое атипичное и потенциально опасное сексуальное поведение) или принятие себя? Лечить или восхищаться?
Сложно нынче с дефинициями! С дефинициями девиаций — вообще кранты.
— Ку-ку, грешница!
Дверь чулана отворилась. Нервное перенапряжение обратило Софушку в зверька. Маленького, но хищного — типа куницы. Взбешенной, загнанной в угол, которая так просто свою «шкурку» охотнику не отдаст.
***
— Цып-цып!
Среди политиков, банкиров и прочих воротил полно любителей обмазаться фекалиями, запихать аквариумную рыбку, куда а-та-та. Почему? Фишка в статусности? Положено иметь машину за двести тысяч не рублей, яхту, дом площадью от пятисот квадратных метров…
Что, ну что они там делают, ублюдовики? — думала Анфиса, когда напарывалась в Интернете на расследования оппозиционного политика N.
Комплект извращений тоже обязателен. Стандартный секс — для лохов. Анфиса кусала губы, сдерживая хохот. Истерический и оправданный. Во-первых, у Селижоры был крохотный. Во-вторых, он наяривал его быстро-быстро, точно герой видео «кролик трахает игрушку».
Образ босса мафии, дона Береньзени лопнул. Страх, конечно, никуда не исчез. Бегемот выглядит презабавно и не отличается умом, но нигерийцы с ним не шуткуют. Он переворачивает лодки, перекусывает тела людей пополам, убивает львов и крокодилов… Гиппопотам Селижора приближался. Воняя аммиачным потом.
Девушка закрыла глаза.
Третий класс. Ей девять. Утро перед чаепитием в честь новогодних каникул. Папа молодой, не кашляет еще. Помогает учительнице, Наталье Владимировне, украшать кабинет, сдвигать парты, а-ля импровизированный общий стол в Хогвартсе. Наталья Владимировна, Наташа, недавняя выпускница пединститута, смотрит на папу, как никогда не смотрит мама.
За окном школы бело. Грязи нет. Машины и дома принарядились. Прохожие волокут колючие деревца: утром на елочном базаре распродажа. В классной комнате висит настоявшийся запах мандарин, мишурного дождика и легоньких цветочных духов.
— Ох, ты! — Задыхался Селижора. Лапая Анфису, неловко, суетливо. По- подростковому.
Она пялилась в несуществующее окно. Он не достанет ее там, где папа молодой. Где снег.
***
— Грешница…
Софушка выплеснула в бородатую одухотворенную рожу Тутовкина бутылку химического растворителя. Полу-карп заорал.
***
Селижора взвыл:
— СУКА!
Пришлось разожмуриться. Бизнесмен и меценат отпрянул к полокам. Бледный. Трясущийся.
— Ты?! ТЫ?!!
— Что — я? — испугалась Анфиса.
Его топорщащийся крантик и палец указывали на неё. Зрачки предельно расширились. Передоз? Инфаркт? Шанс?
Мухина рванула в коридор и налетела на ослепленного Тутовкина. Он шарил растопыренными перстами, сыпал проклятиями:
— Я тя поймаю, мукла бесовская! Я тя подрихтую… «Самоваром» к чучмекам кину! Годами будешь ихнее говно рожать! В подвале, тварь! В говне, блядина!
Софушка схватила Анфису за руку. Они побежали прочь от выхода, от холопов и охраны, присели за бочками о-фуро.
— Стреляй! Вали шлюх! — верещал отче.
Кнепер разлила по кафелю очиститель для стекол. Подожгла.
— Хер им! — Остервенело прорычала праправнучка комиссарши.
«Гиперборейцы» не торопились отлавливать/отстреливать девиц. Пара бойцов утащила Тутовкина. Остальные закурили. Двадцатисантиметровое пламя не могло их отпугнуть. Приказ попа прошел мимо.
— А с главным, мордастым-то чего? — спросила Софушка Анфису.
— Да я без понятия.
***
Владя догадывался, где искать отца. Суббота — банный день. Но добрался до «Гладным сыти» он слишком поздно. Подворотнями, огородами, озираясь, боясь услышать полицейскую сирену. Пижаму угваздал, щеку распорол, пока перелезал через бабкин забор из противовампирских кольев, тапки потерял. Видок его стал еще более ничтожным, чем всегда. Однако ЧОПовцы почтительно расступились перед ним, пропускали на крылечко теремка.
— Владислав Георгиевич…
— Владислав Георгиевич…
Сердце упало.
— В жопу! — крикнул Селижаров-младший.
И ЧОПовцы ушли. Все, кроме Толика, настолько преданного и тугого, что ему требовалась команда, содержащая глагол. В жопу — иди. Лебезящий дьякон распахнул перед Влади дверь парной. Отец забился под полок. Варёный такой, розовый. Как докторская колбаса.
— П… Па?
Он умер.
