березе.
— Патриотично, учту.
Мы тихо похихикали. Я хотела уйти от этой темы, потому как знала, что даже Арина меня не поймет — как живой мертвого, и живого мертвый.
— Будущего нет только у тех, кто сам так решил.
— Да, только, — я вздохнула, — в моем случае отказ от будущего — это способ избежать боли, разве это плохо? Что зазорного в том, чтобы не поддерживать культ страданий?
— Культ страданий?
— А как это иначе назвать, — асфальт подо мной еще отдавал дневное тепло, — с раннего детства нам внушают, что ради успеха нужно трудиться, несмотря ни на что — нравится, не нравится, если хочешь хоть чего-то добиться, то ты должен терпеть.
— Трудиться и страдать — это не одно и то же, — Арина закинула руки за голову, глядя вверх. — Думаю, что бы ты ни делала, если оно заставляет тебя по-настоящему страдать — ты ничего не добьешься. К тому же, — она толкнула меня локтем, — хороший рассказчик тот, кто повидал некоторое дерьмо. Будь то художник или писатель.
Мне стало стыдно и я отвернулась.
— Я просто думала, что ей нужно выговориться.
— Ты не ошиблась.
— Я ошиблась, — глаза защипало, — иначе она бы не спрыгнула. Я не смогла найти нужных слов.
— Дура. Как ты не понимаешь, на ее решение уже было не повлиять. Ты дала ей хотя бы возможность быть услышанной перед смертью. Возможно, если бы ее услышал кто-то раньше, то до этого бы и не дошло. Ты же знаешь.
Некоторое время мы лежали, смотря на чёрное небо. Звезды переливались всеми цветами радуги. Неожиданно, ничего не говоря, Арина подняла палец, обращая мое внимание, и стала рисовать над нами невидимые круги. Через несколько мгновений сияющие точки закрутились, ускоряясь и сливаясь сначала в яркие радужные переливы, свет которых заливал темноту. И, наконец, когда они ускорились, то небо стало кристально белым, чистым, слепящим глаза. И из-за едва различимого горизонта поднялось кровавое солнце, отрывая меня от Арины.
Тьму, поглотившую меня, прорвал истеричный звон будильника: я не успела даже разглядеть экран телефона, когда следом заиграли и второй сигнал, и третий. Я так сильно боялась проспать на работу, что поставила их с минимальным интервалом. Но сколько бы я не нажимала на кнопку “стоп”, перезвон и сигнал тревоги не заканчивались, и цель была достигнута — я проснулась вовремя. Резкое повышение дозы снотворного давало о себе знать тяжестью в теле, тупой ватной болью в голове и сильнейшими отеками. К ним же добавилась и апатия, ведь, глядя на бесформенное, мятое лицо, я должна была ужаснуться.
Солнце еще не встало, да и не встанет ближайшие часов пять. В ноябрьской Москве светает только к 10 утра, и первые лучи я встречала в душном офисе. В том помещении всегда, — по крайней мере, все то время, пока я там работала, — были проблемы с температурой. Когда после жаркого лета резко похолодало, то из огромных окон, рассчитанных на заводскую столовую, задувал ледяной ветер, из-за чего все простыли. Когда это заметил Лорд-опасных-для-жизни-и-здоровья-добавок, он принял решение купить два обогревателя. Их поставили около Кати, которая вечно мерзла, как та самая принципиальная женщина из маршрутки, и между мной и боссом — ему было все равно, а я нагревалась, как песок у моря, и постоянно плохо себя чувствовала. Так что курить выходила без куртки, чтобы хоть немного остыть.
Я пришла на работу снова на полчаса раньше. Было странно возвращаться к обычной жизни после всех событий. Проходя мимо стекол, где я могла видеть свое отражение, я старалась не смотреть в лицо этой твари, которая после смерти невинного ребенка, вполне спокойно продолжала жить. Я испытывала к ней неприязнь и ранее за то, что она типичная жалкая сиротка-пожалейка, но теперь она стала если не убийцей, то точно соучастницей самоубийства. Стыдно смотреть на себя. Стыдно смотреть на окружающих, будто они знают о том, что я сделала и кто я. Мое дыхание сбивалось, когда я встречалась взглядом с людьми в метро.
Марина пришла раньше меня. Иногда мне казалось, что у нас соревнование кто первый придет на работу. Когда, приложив пропуск, я открыла дверь, то мне в лицо ударил поток воздуха, смешанного с желтым порошком кверцетина. Раньше я не замечала, чтобы в офисе стояла пыль столбом. Хотя и вид Марины показался мне необычным: вся встрепанная, с лицом будто в дешевой пудре, она вышла из-за шкафа.
— Черт подери, — процедила она, глядя на меня в упор, — притащил эту херню, я, блять, с ней никак разобраться не могу! Пылюка на весь завод!
— Доброе утро, — я повесила куртку и прошла к своему столу, усыпанному бумагами. — Что произошло?
— Тебе звонили сотню раз, — она зло бросила какую-то тряпку на пол, — у этой идиотки, — я догадалась, что речь о Кристине, — все опять упало, по складу одни расхождения, ничего не отгружается и не работает. Босс притащил эту шайтан-машину, сказал, чтобы мы за час разобрались и наделали почти тысячу банок берберина на поставку, а она не ра-бо-та-ет!
Лорд Евгений, как это обычно бывает, придумал купить из Китая какой-то аппарат, чтобы он сам наполнял капсулы порошком того же происхождения, но босс сам не разобрался, как он работает, и просто отдал приказ Марине научиться. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что он ей скажет сегодня.
Кристина так и не научилась ничему, поэтому снова была со мной в смене, а вместо Паши вышла новенькая девочка, которую я ранее не видела.
— Паша устал без выходных, поэтому ее на второй день решили поставить одну, — пояснила Кристина.
Исходя из ее анкеты, найденной мной на столе Паши, ее имя — Даша, и ей едва исполнилось 18 лет.
— 2004 год, батюшки, — вздохнула я.
— Сама небось 2000-го, — фыркнула моя стажерка.
— 99-го.
Даша напоминала мне птенца воробья. Впрочем, оглядевшись, я понимала, что мы все довольно молоды. На правах одной из старших, — за исключением Марины и Ларисы, — я бы посоветовала Даше убегать, пока не поздно. Но пока я подбирала слова, в офис пришел Царь Евгений со спортивной сумкой и ассортиментом продуктового магазина. Рыбьими глазами, не выражающими ничего осмысленного, он осмотрел офис и, ворча себе под нос, сел на свое недешевое, скрипящее под спортивным весом, кресло. Увидев его в то утро, я вдруг отчетливо ощутила, что, как минимум, он меня раздражает.
К полудню он начал допрос, отчего стало ясно — у Лорда плохое настроение и
