в то же время оригинальный в современном мире. Однако Европа нуждается в переосмыслении своих корней и своей роли в мире. Все мы, европейцы, нуждаемся в осознании себя на личном, коллективном, наднациональном уровне. Не хватает европейского пафоса, что было особенно видно на французском и голландском референдумах и не только. Для создания Европы нужно обратиться к ее глубинным корням и к чувствам ее граждан. Нужна не только риторика, но и конкретные решения отдельных стран.
Европейцы переживают идентитарный и в то же время духовный кризис. Не настало ли время того, что французы называют res- sourcement, то есть не пора ли обратиться к истокам? Во время второй мировой войны великий светский философ Бенедетто Кроче (Benedetto Croce) написал эссе со знаменательным названием «Почему мы не можем не называться христианами», где признал роль христианства в европейской истории. Кроче считал христианство скорее принадлежностью прошлого, чем настоящего, но видел его основополагающее значение для нашей культуры. Светскость тоже в каком-то смысле входит в культурный багаж европейца: и сами христиане, со своей стороны, не могут не называться людьми светскими, то есть мирянами. Это один из аспектов того общего культурного наследия, которое нельзя отвергать: это не догма, но история и реальность. Ведь и Второй Ватиканский Собор признал свободу совести. Сегодня споры об идентичности Европы очень изменились. Нельзя вести их во вчерашних категориях, не замечая потребности в мотивации и объединяющих чувствах. Нужно отдавать себе отчет в этом.
У нашего европейского мира, светского и плюралистического, особые отношения с христианством: это не только его исторические корни, но и жизнь миллионов европейцев. В дебатах о Европейской Конституции я выразил убеждение, что не нужно бояться упоминать христианство. Но не заметили, что для Европы настало время возвращения к истокам. Это утверждение рождается не из стремления к конфессионализации, но из осознания, что есть пустоты, есть поиск глубоких ориентиров. Я также убежден, что в Конституции нужно было упомянуть и Освенцим, самую низкую точку, бездну ада европейской истории. Отсюда Европа начала свой путь, осознав зло войны и Шоа (холокоста). Медленное восхождение из бездны совершалось с 1945 года, когда мир увидел лагерь зла, памятник всем страданиям Европы и самому трагическому националистическому безумию континента. Что может непомнящая Европа сказать сердцу европейцев? Впрочем, и упоминание христианства было бы глубоким словом, обращенным к Европе.
Нужна смелость вести дебаты об идентичности в новом контексте, менее отмеченном традиционным национальным провинциализмом с его предрассудками. Оливье Клеман (Olivier Cement), европеец, способный глубоко чувствовать западную и восточную культуру, видел главную задачу в «пробуждении духовности в сердце европейской культуры». И добавил яркую метафору: «Если мы не хотим вернуться к пещерному человеку, нужно открыть пещеры, внутренний мир впустить в человека». Великая религиозная традиция Европы напоминает о духовном измерении человека, чья жизнь — в чем-то тайна. Это чувство тайны, посредством которого верующий приходит к Богу, никак не ограничивает свободу, более того, говорит о глубине человеческой жизни, как писал в разгар второй мировой войны великий богослов Анри де Любак (Henri de Lubac).
В европейской истории свобода часто воспринималась как отход от веры; так было в эпоху Просвещения, французской Революции и либеральных революций. Такова и история европейского социализма, испытавшего глубокое влияние марксизма, а также реформизма и утопизма. И наконец, 1968 год как европейская культурная революция (последняя революция с претензией на универсальность) вульгаризировал идею бунта против властей и традиции, во имя освобождения. А какая традиция в Европе сильнее христианской? Но это односторонний взгляд. И европейское христианство есть история свободы. Только в ХХ веке достаточно вспомнить о Втором Ватиканском Соборе, об истории христианских движений, укрепивших демократию в Италии и в Германии, о христианской борьбе против коммунизма в Восточной Европе… Хотя бы с феноменологической точки зрения история свободы в Европе уходит корнями и в христианство. И если Европа хочет возродиться, она должна по-новому смотреть на споры и взаимопроникновение современного общества и духовных проблем, жизни и христианства.
Реализм и надежда
Раввин Сакс (Sacks) озабоченно заметил: «Отсутствие религиозной веры вместе с неудачей «плана Просвещения» создать универсальную этику приводит к моральному релятивизму. Моральный релятивизм формирует мышление (или, скорее, отказ от мышления) о жизненно важных проблемах, которое, возможно, приспособлено к потребительской культуре, но совершенно не адекватно задаче защиты свободы перед лицом страстного, жестокого и фанатического вызова». Современное сознание оскудевает, становится уступчивым и беззащитным перед лицом агрессивных движений и обществ. Фрэнсис Фукуяма говорит об этом явлении как о «великом разрыве», совершенном капитализмом и обществом потребления — об истощении социального капитала, связей и ценностей. Сакс добавляет: «Релятивизм не способен противостоять уверенному в себе этническому сознанию и замкнутым системам веры».
Люди нашего времени часто оказываются безоружными перед агрессией или пропагандой фанатизма. Моральное разрушение западных обществ — подумаем о преступности в Соединенных Штатах или о французских пригородах — порождает насилие людей, находящих себя в агрессии.
Многие били тревогу по поводу мусульманского присутствия в Европе, особенно после лондонских терактов и бунта французских окраин. Конечно, нелегко справляться с присутствием мусульман, потому что в некоторых случаях их общины становятся рассадниками радикализма. Но как можно вести войну со всем исламом? Как можно выслать иммигрантов, ставших гражданами наших стран, только потому, что они мусульмане? Заслуга Орианы Фаллачи в ее последовательности в противостоянии исламу во имя ценностей христианской цивилизации (чьей религиозной веры она не разделяет). Ее позиция ясна: основы насилия — в Коране. Ислам — новый нацизм. Есть два пути: уступить, как европейцы в Мюнхене уступили Гитлеру, или вести вторую мировую войну. Фаллачи критикует определенные представления христианства за слабость и призывает его укрепить Европу в противопоставлении исламу. Она предлагает изгнать мусульманских граждан из наших стран.
Я убежден, что наши общества должны защищаться. Но мы не можем, как я уже говорил, согласиться с тем, что весь ислам несет в себе разрушительную силу. Слабость наших обществ — в неумении выразить, разве что совсем невнятно, в чем, собственно, состоит наша идентичность, чтобы дать возможность интеграции или «договора» с ней. Не «враг ислам» вернет нам идентичность, но лишь осознанный процесс, требующий смелости сказать, кто мы, и обрести свои нравственные основания. Процесс этот вверен свободе отдельных личностей, культуре, религиям. Христианство не может стать для Европы знаменем противостояния исламу, это нечто значительно большее. И проблемы французских пригородов, в сущности, лежат в нехватке связей и ценностей: «Проблема здесь, — писал Режи Дебре (Rёgis Debray), — не в том, что религии слишком много, а в
