и не верит, что сможет когда-нибудь разговаривать с этими людьми так, чтобы они поняли ее, а она — их, хотя говорить они будут на одном языке.
Ей нужен только ее сын, больше никто.
Даже Ларс не нужен — она вздрагивает от этой мысли, потому что Ларс был нужен ей всегда, с тех пор, как она себя помнит.
А теперь ей нет до него дела.
Ларс умер; но даже если нет, даже если он жив, он боится однообразия, боится стать таким же, как все.
Лиз вспоминает руку молодого мужчины на своем плече.
Вспоминает улыбку, притаившуюся в уголках губ мужчины постарше, и понимает: эта улыбка — самое настоящее из всего, что она успела увидеть в Кейптауне.
Тристанцы всегда верили в то, что видят. Вот и сама Лиз однажды стояла на родном острове, восхищаясь пейзажем, и говорила мужу: даже если Тристан взорвется…
Она не знала, откуда пришли эти слова.
Но они остались в ее ушах как заклинание, они просачивались в сны и в медленные дни, а потом разлетелись на осколки, подобно стакану, в который врезался большой кулак.
Всего одна ошибка.
А после нее — сплошная темнота.
Марта
Солнце колет Мартины глаза, точно тупая игла.
Воздух тут не такой, как на острове: он спертый, им трудно дышать. Марта скучает по ветру, с которым сражалась всю свою предыдущую жизнь.
Капоты машин переливаются оттенками красного, синего и зеленого, но это совсем не тот зеленый, к которому она привыкла. На витринах магазинов ровными рядами стоит множество товаров, назначения которых Марта не знает.
Она знает, что ей следовало бы думать о Берте, ей следовало бы снова любить Берта так, чтобы он чувствовал ее любовь и вернулся к ней. Сколько времени утекло с их последней встречи — неделя, тысяча морских миль; они уже так далеко друг от друга, что Марте следует остановиться, и когда она останавливается, ее разум вдруг раскрывается, как большой парус в бурю.
А затем схлопывается обратно.
Марта идет дальше.
Смотрит на людей в безрукавной одежде, по-звериному обнажающей их шерсть, слышит их крики в голове. Она чувствует, что ее одежда по-прежнему пахнет подвалом и пометом, она хочет новую одежду, хочет зайти в магазин, посмотреть продавцу в глаза и сказать: мне нравится зеленый цвет, мне нравится прикосновение шелка к коже.
Такие желания она испытывает впервые в жизни.
Внезапно Марта понимает, что карта в классной комнате относилась к этому и другим большим городам, к этим улицам, таким же настоящим, как все то, что она оставила на острове.
Мир повсюду такой же настоящий, как и на Тристане.
Над городом возвышается серая горная стена, а над нею покачиваются белые облака.
Лиз и Дэвид, идущие далеко впереди Марты, кажутся до смешного маленькими.
Марта догоняет их, они втроем доходят до кирпичного дома, возле которого Дэвид просит женщин остановиться. Он открывает входную дверь и ведет их по коридору в большое помещение со столами и скамейками. Тристанцы сидят там и негромко переговариваются. По сравнению с прохожими на улице они выглядят как люди из мира прошлого.
Кажется, в комнате собралось множество марионеток с оторванными ниточками.
Лиз
Лиз голодна, но не может даже думать о еде.
Держа тарелку на коленях, она сидит у стены и смотрит на свои руки с тонкой кожей и просвечивающими сосудиками. Лиз не понимает, как люди выдерживают то, что уготовила им жизнь.
Как можно выдержать то, что сначала твоя корзина полна фруктов, а затем пуста? Лиз слабая, хрупкая женщина, такой она была всегда, и вся ее сила — это напускное. Она обращается к другим с немой просьбой о том, чтобы ей помогли стать крепче, но делает это так, что другие ничего не замечают.
Лиз такая сильная, — говорят другие.
Лиз так тяжело, — говорят они, — но она непременно справится.
Почему муж уехал?
Хорошо, что уехал ее муж.
Кусочки мяса остывают на тарелке. Кажется, что они двигаются.
А не чей-то другой.
Лиз поднимает взгляд и видит, что к ней подходит Пол.
Пол останавливается перед нею: от него пахнет потом и птичьим жиром.
— Лиз, что, еда невкусная? — спрашивает он. Почему от него все еще несет жиром?
Неужели его жена не стирала на корабле одежду?
— Тебе обязательно нужно есть, — уговаривает Пол. — И тебе, и всем остальным.
— Это Элиде тебя прислала? — спрашивает Лиз хриплым голосом. — Не припомню, чтобы ты был таким заботливым.
— Возможно, ты не все знаешь обо мне, — отвечает Пол и улыбается, обнажая черную дыру там, где когда-то был зуб.
— Возможно. Но сейчас, пожалуйста, оставь меня в покое.
Лиз опускает голову и снова видит мясо: оно остановилось, словно плоть мертвеца, — внутренне содрогается Лиз и тотчас понимает глупость этой мысли. В другой раз она могла бы даже посмеяться над собой.
— Вы были в той конторе? — спрашивает Пол. — Что там сказали?
Когда же он наконец уйдет.
— Ничего. Они ничего не знают.
— Уверен, спасатели сделают все, что только могут.
— А если этого окажется мало?
— Ну, будем надеяться на лучшее.
— Легко тебе говорить. У тебя-то никто не пропал, — говорит Лиз и кивает в сторону Элиде, которая пристально смотрит на них из противополож-ного угла комнаты. Дети собрались вокруг нее, точно у костра в лагере.
— Ты несправедлива, — говорит Пол.
— А ты ждешь справедливости? — вскидывает брови Лиз. — Я вот уже давно перестала ждать.
— Понимаю, тебе тяжело, но от желчности точно не сделается легче.
— Что ты об этом знаешь, — цедит сквозь зубы Лиз.
— Может быть, и ничего. Я просто пытался помочь тебе.
— Не трать времени понапрасну, — отзывается Лиз и со стуком ставит тарелку на скамейку рядом с собой.
Пол поднимает руки — грязные, большие и как будто совсем лишенные сосудов. Затем берет с тарелки кусок мяса и съедает его, не отводя взгляда от Лиз.
Дэвид
Когда посуду уносят, Дэвид просит тишины.
К его удивлению, все разом замолкают, но Дэвид понимает: это еще ничего не значит. Он уже изучил характер тристанцев и знает, что им свойственно молчаливое сопротивление. Они предпочитают оставить мотыгу в земле и уйти, не сказав ни слова.
Дэвид поднимается на приступку, вытирает со лба пот (в комнате жарко, как в теплице летним днем) и начинает рассказывать. Их разместят тут, в пустых комнатах этого здания. На несколько ночей, возможно, на неделю.
До тех пор, пока не придет корабль.
Куда поплывет корабль?
В Англию.
В Англию?
Да. Там вас примут с распростертыми объятиями. Вас уже ждут.
