И слышу как будет надтреснутый голос звучатьТого человека который гуляя с тобой по ЕвропеБудет сам в то же время в Америке[55].
Я не хочу сказать, что в целом это был период бьющего ключом оптимизма. Это был период бедности, эксплуатации, страха и отчаяния. Большинство могло думать лишь о выживании, и миллионы не выжили. Но для тех, кто задавал вопросы, появились новые положительные ответы, достоверность которых, казалось бы, гарантировалась существованием новых сил.
Представители социалистических движений в Европе (за исключением тех, что появились в Германии и отдельных сегментах профсоюзного движения в США) были убеждены, что они стоят на пороге революции и что эта революция охватит весь мир. Эти убеждения разделяли даже те, кто расходился во мнениях относительно конкретных политических мер, – синдикалисты, парламентарии, коммунисты и анархисты.
Один из видов страдания вот-вот должен был исчезнуть навсегда: страдание от безнадежности и поражения. Люди верили в победу если не для себя, то хотя бы для будущего. И эта вера была нередко тем сильнее, чем тяжелее обстоятельства. Все жертвы эксплуатации и угнетения, у кого еще хватало сил задумываться о целях своей жалкой жизни, могли услышать в ответ эхо заявлений, подобных тому, что произнес Лукени, итальянский анархист, зарезавший австрийскую императрицу Елизавету в 1898 году: «Недалек тот час, когда новое солнце будет светить всем людям одинаково»; или Каляев в 1905 году, который, получив смертельный приговор за убийство московского генерал-губернатора, бросил суду: «Учитесь смотреть надвигающейся революции прямо в глаза!»
И конец действительно приближался. В безграничности, которая до настоящего времени всегда напоминала человеку о недостижимости его надежд, он вдруг обрел вдохновение. Мир превратился в отправную точку.
Небольшой кружок художников и писателей кубистов не был политизирован. Кубисты не мыслили в политических категориях, однако они были причастны к революционной трансформации мира. Как такое возможно? Снова мы находим ответ в историческом периоде, на который пришелся этот момент. Интеллектуальная цельность человека той эпохи не требовала политического выбора. Схождение многих линий развития, одновременно приблизившихся к качественному скачку, казалось бы, обещало преображенный мир. И это обещание было всеобъемлющим.
«Все возможно, – писал Андре Сальмон, еще один поэт-кубист, – все осуществимо, везде и во всем».
Империализм начал процесс объединения мира. Массовая продукция обещала всеобщее изобилие. Выходившие огромными тиражами газеты – просвещенную демократию. Аэроплан был готов осуществить мечту Икара. Ужасные противоречия, порожденные этим схождением, еще не были ясны. Они обнаружили себя только в 1914 году и впервые оказались политически поляризованы Октябрьской революцией 1917 года. Эль Лисицкий, один из великих новаторов русского революционного искусства до его подавления и запрета, в биографической заметке намекнул на то, как момент политического выбора был обусловлен моментом кубизма:
