– Я помню Джессику, – не сдался Антон. – Она была красивая, но дело не в красоте. Джессика… ею просто восхищаешься. Такие, как твоя мать, они освещают комнату, когда входят. А ты… у тебя такая аура, что тебя сразу хочется просто трахнуть. Прости, но это правда. И не просто хочется, еще кажется, что ты дашь. Всем кажется. Если бы ты хоть на миг могла побыть пацаном, то поняла бы, почему девки сразу так взъелись. Мой отец говорит, тоже самое было и с твоей бабкой. В смысле ему рассказывал его отец. Валденбергери раньше пользовались услугами нашей адвокатской конторы. Она, наверное, перекрестилась, когда отсюда уехала.
– Она уехала, потому что Хорст Вальденбергер был очень болен.
– И потому, что ее бы тут сожгли на костре, если бы она осталась. Тетки с ума сходили от ревности. Так уж есть… И ты такая же: ты входишь – все возбуждаются.
– И почему в таком случае, я все еще сплю одна? – спросила я и сама услыхала тоску в своем голосе.
– Потому что ты выбираешь тех, кто не может.
– Проблемки на нижних чакрах?
– Порядочность. Что-то слышала?
– А, та убогая хрень из-за которой ты помчался меня спасать?
– Я сделал это для Ральфа, – ответил он. – Он мне помог однажды, я был должен ему…
– Ты потерял подружку.
– Я потерял ее еще после гриля. Ты бы заметила, если бы пришла к первому уроку.
– Из-за ее звонков?
– Она опозорила меня при моих друзьях. Жена адвоката не может вести себя таким образом.
– Ты даже аттестат пока что не получил. И не женат, насколько я понимаю.
– Это не имеет значения. Мы поженились бы, как только я приступлю к работе. Но Свеня себя очень сильно дискредитировала. Я не могу жениться на истеричке.
– Ты играл в компьютер, или ты сам – компьютер? – спросила я. – Жениться больше необязательно. Это старый баг, его уже нет на новых устройствах.
Антон рассмеялся и оперся спиной на забор.
– Протестую! Брак важен. Иначе начинаешь дурить, отвлекаться на всякие сторонние раздражители и упс, тебя уже ловят с травой в кармане и садят в тюрьму, – он оборвал рассказ и начал другой; без всякой связи с предыдущим. – Один клиент и друг моего отца купил коня у твоего графа… В сам Штрассенберг за ним ездил. Говорят, граф не продает лошадей, не поговорив с человеком лично. И они встретились. Чувак был так впечатлен; он брызгал слюной и махал руками и даже в церковь начал ходить. Оказалось, что граф спросил, откуда он родом и рассказал о Ральфе. Словами в духе: «Один из моих парней…»
Он перевел дыхание, коротко посмотрев на меня.
– Когда отец объяснил, что Ральф – близкий друг семьи и коротко намекнул, что я и ты были вместе. Теперь мы занимаемся и налогами этого жокея. Понимаешь, что было бы, будь ты моя жена? Связи, Сахарочек, свя-зи!
Я улыбнулась:
– Ты, вроде бы сказал, что я не гожусь в жены.
– Но он-то этого не знал.
На заднем дворе приоткрылась дверь. Вспыхнул сине-желтый фонарь над задней террасой. Силуэт Ральфа качнулся чернильной тенью.
– Верена! – позвал он негромко. – Антон! Час ночи… Идите-ка по домам.
Гештальты.
В кухне сильно пахло спиртным.
– Когда я сказала «допейся до клиники, как Филипп», я не имела в виду «сейчас же», – сказала я, снимая вязанный кардиган.
– О чем вы трепались?
– Он объяснял мне мою природную роль в школьном микросоциуме. Сказал, что я всех парней возбуждаю и девки из-за этого ревнуют и ненавидят. Ну, и заодно объяснил, зачем человеку брак и что я могла бы стать содержанкой.
– Уверен, в его исполнении все звучало иначе, – Ральф тихо икнул.
– Смысл тот же. Еще хочешь выпороть меня?
– Что? – растерялся он.
– Мне плохо и я унижена. Мне хочется причинять себе боль. Знаешь, как некоторые себя режут? – меня трясло и пользуясь своей новой привилегией, я плеснула себе полстакана виски. – Так плохо, что хочется себя резать. Если ты меня выпорешь, то закроешь гештальт. А я, наконец-то закрою свой. И мы разойдемся, в разные стороны.
– Думаешь, я так плох, как любовник? – сразу же окрысился Ральф.
– Я знаю, что я не прощу тебе такого унижения, как порка. Я хочу оставить прошлое позади. Всех вас. В том числе тебя, понимаешь?!
Ральф развернул меня к себе, держа за запястья.
– Что он тебе сказал?
– Ровно то, что я и сказала. Что все меня ненавидят, потому что хотят и что будь я бедна, то могла бы стать содержанкой. А так у меня просто шансов нет. И он прав. Во всем, что касается «нет шансов». Насчет «хотят» я бы уточнила.
Ральф рассмеялся и медленно притянул меня к себе. Его тело было твердым, как камень и пылало огнем. На миг я решила, у него жар, но потом догадалась, что это. Он просто пил в подвале, накручивая себя. Пил и лупил по груше.
– Иди сюда, – он приподнял меня, усадил на стол и поцеловал в губы.
Я удивилась, но все же поцеловала в ответ.
Вышло сухо, скованно и никак. Мы ни разу не совпали по времени. Он открывал рот – я закрывала. И то же – наоборот. Упершись ладонями в его грудь, я заставила Ральфа отодвинуться.
– Не надо! Зачем ты напился? Чтоб переспать со мной?
Ральф со вздохом уперся ладонями в край столешницы. Его лоб уперся мне в грудь.
– Нет. Мне тоже херово… Из-за Кристины. Ну, той девчонки, которую я послал на аборт.
– Ты правильно поступил, – сказала я твердо. – И тетя прекрасно знает, как ты пробился. Ты – Штрассенберг. Ты один из нас. Никто из Штрассенбергов не будет брошен на произвол судьбы. А Кристинин ребенок – будет.
– А ты уверена?
Я замешкалась.
– Знаешь, я бы очень хотела, чтоб мой папаша отправил Джессику на аборт. Ты сам сказал то же самое, а значит, ты сам знаешь.
– Да, нет, не то… Что я Штрассенберг. Ты уверена?
– Мне Филипп сказал. А теперь я и сама вижу… Что?
– Я все думаю о твоих словах… И еще одно… Ты помнишь, на свадьбе Фила?.. Мне казалось, что все нормально, я к месту и почти свой, но… тут Себастьян вышел из-за стола и сказал: «Пошли на конюшню!» Он показал мне Цезаря, и мы пили шампанское на заднем дворе. Только он и я в своем дорогом костюме… И разговор был вроде душевный и все только обо мне, но понимаешь… я хотел веселиться! Я столько денег отдал за этот костюм! А он отвел меня на конюшню. И мне было так обидно, как никогда еще в жизни не было. Тогда я понял, что недостаточно хорош для вашего общества. И если я его сын… А нужен ли ему такой сын, как я?
Его умение видеть все в самом черном свете, застало меня врасплох. Как-то, как сквозь туман, пузырьки шампанского и короткие поцелуи Ферди, всплыл в памяти тот самый момент: Себастьян, подпив, тащит Ральфа в конюшню – погладить Цезаря.
