Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Неужели ей не надоест издеваться? Ничуть. После обеда она вновь принимается бить, крушить, уничтожать нас, словно мы куклы. Одной девушке она наносит немыслимые увечья, а потом – как последний штрих своему злодеянию – бросает ее, всю изломанную, в мучениях рядом с мертвыми, зная, что ее черед настанет, лишь когда ее поволокут в газовую камеру. Убийство из милосердия здесь не практикуется.
Когда звучит приказ кончать работу, покалеченная девушка вынуждена идти, и лишь одной узнице позволено ей помочь. Поскуливание и стоны несчастной сопровождают нас всю дорогу, пока мы несем в лагерь погибших и изувеченных – три тела за 12 часов.
Эмма, как и все капо, тоже бьет узниц, но делает это не ради удовольствия, а для отвода глаз. Если рядом эсэсовцы, она должна вести себя жестко, но она ни разу никого не избила до крови, а тем более до смерти. Она может ударить, если ты ленишься или отвлекаешься на глупости, да и то она делает это, чтобы эсэсовцы не подумали, будто ты у нее в любимчиках, а если мы когда и возвращались с трупами после работы под Эмминым присмотром, то только в случае, если девушку убил эсэсовец или если она свалилась от голода или болезни.
Какие бы муки ни сулила нам сама работа, Эмма редко вносит в них свою лепту. В лагере очень мало постоянства, но мы с Данкой «постоянные» у Эммы, а она у нас. На работе мы втроем изо дня в день. Может, Эмма не жестока с нами, потому что она нас узнаёт? Здесь сейчас столько узниц, столько новых лиц, новых номеров, а мы из «стариков», мы стоим перед ней каждое утро, делая все, что в наших силах, только бы выжить.
Лишь помучившись в команде под присмотром убийцы, мы осознали, как нам повезло иметь тайного союзника в лице Эммы. Нет, мы отнюдь не подруги, и едва ли она сделает для нас что-нибудь исключительное – ведь мы, в конце концов, еврейки, – но я все же думаю, что в ее сердце нашлось местечко для меня и моей сестры. Я рассчитываю на это – а на что тут еще можно рассчитывать? Здесь сплошная неопределенность. Просто благодаря Эмме у нас одним поводом для тревоги меньше.
* * *
Четыре утра.
– Raus! Raus!
Мы слезаем со своих досок. Сандалии уже на ногах, их никто никогда не снимает. Мы встаем в стройные шеренги по пятеро, прихлебывая чуть теплый, похожий на мочу чай. За два часа поверки небо над нами не изменилось; близится зима, и дни теперь столь коротки, что и на работу, и с работы мы маршируем в темноте.
Пробираясь по грязи к Эмме, я поглядываю на толпы девушек и женщин, выстраивающихся, чтобы идти на работу, и вдруг узнаю Гиззи, свою двоюродную сестру. Она тоже смотрит на меня. Мы не улыбаемся.
– Здесь Гиззи, – шепчу я Данке. – Вечером я ее поищу. – Данка молча кивает. Воздух слишком промозглый для разговоров.
Сжимая в руке хлеб, я нахожу Гиззи без особых затруднений. Я застаю ее уже лежащей в полудреме. Дыхание у нее хриплое и поверхностное. Она больна. Я впиваюсь остатками ногтей в ладонь, набираясь мужества.
– Гиззи? Это Рена… твоя кузина.
Она открывает глазах, в них узнавание.
– Рена?
– Как ты?
– Не очень.
– Ты давно здесь? Где Цили?
– Мы прятались. Она сбежала… Я простыла… – Она кутается в одеяло. – Тут так холодно. – Я не могу говорить. Ее торчащие из-под одеяла ноги похожи на два огромных синих шара. От ее тела исходит запах. Я стараюсь не дышать. – Рена, у меня плохие новости… – Похоже, она ничего не знает про ноги.
– Какие?
– Шани больше нет. – Она говорит, запинаясь. – Мне жаль, что приходится быть дурным вестником, но я подумала, ты должна знать. Он спрыгнул с состава по дороге сюда, и его застрелили.
Я чувствую, как всю меня поглощает ад. Как можно так разбазаривать людские жизни? Шани Готтлобб, такой прекрасный человек. Мой жених. Меня познакомила с ним Гиззи на танцах у сионистов. Как давно это было!
Она берет меня за руки. Ее глаза закрыты, на них давит усталость, мой взгляд снова падает на ее ноги, раздутые от гангрены.
– Тебе нужны лекарства, – говорю я. – У меня есть немного хлеба. Вот, давай поедим. – Я делю свою пайку пополам и протягиваю один кусок ей. – Хочешь принесу воды? – Она качает головой. – Все будет хорошо, Гиззи, вот увидишь. Я найду тебе что-нибудь для ног, мы найдем обувь, чтобы в твои порезы не попала инфекция и чтобы ты не так мерзла… Нам надо найти тебе работу в лагере. – Я успокаивающе глажу ее по руке. – Мне пора возвращаться. Уже поздно. Я приду завтра после поверки.
– Спасибо за хлеб, Рена. Передавай привет Данке.
– Завтра будет лучше, вот увидишь. – Сказав это, я выхожу из блока в зимнюю ночь.
Беспощадный ветер хлещет мокрые глаза. По щекам бегут непрошеные слезы. Не помню, когда я плакала в последний раз, и не уверена, что это можно назвать «плачем». Он беззвучен, просто две реки слез.
Поводов для скорби очень много, и я точно не знаю, по какому из них я плачу. Я бреду в наш блок и оплакиваю Шани. Я оплакиваю нашу свадьбу и вспоминаю, что когда я только попала сюда, то еще думала, что мы поженимся. Я оплакиваю себя и сестер. Я оплакиваю кузин и друзей. Я плачу, потому что темно и никто не видит. Я плачу, потому что причин не плакать нет.
Четыре утра.
– Raus! Raus!
Лицо саднит от вчерашних слез, которые я проливала тайком на морозе. Жаль у нас нет никакого крема, чтобы разгладить щеки и защитить их от стихии. Мы с Данкой берем чай и становимся в шеренги, которые уже начали выстраиваться на поверку. За ночь потеплело, а ветер, похоже, разгоняет облака, и я надеюсь, что дождь скоро прекратится. Эсэсовцы бродят взад-вперед вдоль наших аккуратных рядов – считают и бьют, бьют и считают. Часы еле тянутся. Небо не меняется. Я вглядываюсь в шеренги, надеясь увидеть Гиззи, хотя понимаю, что шансы найти ее лицо среди тысяч других ничтожны. Поверка завершается.
– Сейчас поищу Гиззи и приведу ее в Эммину бригаду, – шепчу я Данке и отбегаю: мне не терпится заняться поисками.
Но Гиззи нигде не видно. Я повторяю свой вчерашний маршрут и выхожу к ее блоку, где и нахожу ее сидящей снаружи у стены. Так оставляют умирающих и мертвых, чтобы их убрали из лагеря.
– Гиззи! Это Рена. – Я падаю в снег и притягиваю ее к себе, чтобы не подпускать к ней холод. Ее дыхание похоже на звук кастаньет. Я крепко ее обнимаю, стараясь согреть, защитить от дождя. – Ну же, Гиззи, держись… Не сдавайся! – Я качаю ее обмякшее тело, словно новорожденного младенца, и продолжаю твердить: – Живи. Ты должна жить… – Ее ребра торчат, я чувствую их своими костями. – Вот увидишь, Гиззи, все будет хорошо.
Очередной хрип. Последний вздох. Она перестает дышать.
Я не могу отпустить ее тело. Я словно припала к иерусалимской Стене плача – раскачиваюсь и рыдаю. Мое сердце вопит. Плач Иеремии.
Внутренние часы предупреждают, что пора на работу.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
