— Понимаю, — невесть в который раз сказала Тиль. — И мне очень жаль, правда.
— Кого жаль? Меня? — почти проорал Грег. Правда, спохватился, глянул на дверь испуганно и снова сгорбился на краешке кресла. — Я-то остался, а Карт… Он до берега прилично недотянул, только обломки и…
— Не могу сказать, будто знаю, что ты чувствуешь, — слова выговаривались странно, не с трудом, а словно Тильда их со стороны слышала: говорила она, а произносил кто-то другой. — Точнее, как раз знаю, но, конечно, не то же самое чувствую.
— Он был против, — голос Грега звучал глухо, гораздо ниже, чем обычно. — Говорил, что это чистая афера. Что у нас налёта нет, опыта, с настоящими боевыми спиритами работать не умеем. А там инженер был, который новое крыло… — рыжий махнул рукой, словно ненужное отгонял, — я и завёлся, вызвался. Ну тут и Карт выступил. Понятно, что его выбрали, он же лучший. Тиль, получается, это я его убил. Я остался, а он полетел. Вместо меня.
Последнее парень сказал совсем тихо, но с надрывом, съезжающим в хрип.
Тильда снова встала, отошла к окну. Оборвала лист, следом другой.
— Тиль… — едва не шёпотом и, пожалуй, жалобно позвал Грег.
— Знаешь, когда после крушения в госпитале лежала, я услышала разговор двух сестёр. Одна говорит: «За что бедняжке это всё?» — это про меня. А вторая отвечает: «На всё воля Неба. Значит, заслужила». Я даже не уверена, может, она сказала не «заслужила», а «заслужили». Но вот эта фраза крепко засела. Мама с папой погибли, капитан… Там такой очень забавный капитан был, всё обещал дельфинов показать. В общем, все утонули, потому что я виновата, меня Небо наказало. Я потому и шарахалась от всех — от Карта, дяди, от тебя, от девочек в пансионате — казалось, заразная. А вдруг ещё кто-то умрёт, вдруг меня опять Небо накажет? Мне даже кошмары снились.
— К чему это ты? — помолчав, спросил всё же Грег.
— Знаешь, что Карт на это сказал? «Не бери на себя больше, чем унести сумеешь. И не пытайся быть мученицей, тебе это не идёт».
— На него похоже, — хмыкнул рыжий. — Только я всё равно виноват.
Тиль по-настоящему сжала зубы да так, что больно стало, под скулу тоненький буравчик ввернулся, в висках заломило. Но уж лучше так, чем орать: «Да мне плевать, кто виноват!» Лучше так, чем глухая пустота, неумение чувствовать хоть что-то, пусть хоть боль. Чем рёв по ночам — тоже бессмысленный, потому как слёзы текут сами по себе, а пустота остаётся пустотой.
Лучше, чем голос. Нет, не голос, он-то уже начал тонуть в памяти, становился безликим, хотя всего чуть больше трёх месяцев прошло. Лучше, чем слова, которые никак не желали забываться вместе с голосом: «Потому что я тебя люблю. Только ты этого сейчас не слышала».
Лучше, чем вой в подушку: «Я тоже тебя люблю!» Потому что её слова ничего не значат, как и слёзы, ведь Карт их не услышит, а Тильда не сумеет объяснить: он давным-давно стал для неё всем. Раньше боялась, думала, не поймёт, что это значит — всем, совсем всем. А теперь и растолковывать некому.
— Тиль. — Она не слышала, как Грег подошёл. Лишь вздрогнула, когда он руку на плечо положил. — Я не знаю, как надо говорить…
Видимо, ничего говорить и не нужно было. Девушку словно развернуло, она ткнулась рыжему в плечо и заревела в голос: с жалкими всхлипами, с животным подвыванием. И шар в груди рос, рос, словно его накачивали, как дирижабль.
От Грега пахло привычно, уютно: шерстью мундира и лимонной водой, а ещё немного табаком. Он был высоким — гораздо выше Тиль — широкоплечим. И ладони у него оказались тяжёлыми и даже вроде бы горячими.
Но всё равно это не тот запах, не тот рост и не те руки. Это просто не тот человек.
А потом шар в груди наконец-то лопнул, и стало легко, совсем легко.
8 главаГлава восьмая
К госпоже Ревер время было не просто благосклонно — оно бабулю обожало, но как-то однобоко. Все семьдесят с хорошим таким гаком лет оставили на сморщенном, как у обезьянки, лице старушки глубокий след. Да и передвигалась дама с трудом, без посторонней помощи ни встать, ни чашку с чаем поднять не могла, а вот разум у неё остался кристально ясным. Правда, злые языки утверждают: если по молодости от излишка мозгов не страдаешь, то к закату жизни и терять нечего.
На подвижность же языка госпожи годы никак не повлияли, может, даже и наоборот. С другой стороны, язык не суставы, в нём скрипеть нечему.
— …мне так жаль старину Крайта, так жаль, вы не поверите, — Ревер болтала без умолку, что очень облегчало общение — вставить хоть слово у Тиль никакой возможности не было. — А многие и не верят мне, милочка. Представляете? Ну да, у нас имелись с этим, с позволения сказать, господином, трения. Но ведь между соседями случаются недопонимания, верно? Тем более что Берри ухаживал за мной в юности, а мой папенька ему отказал. Но вы об этом, конечно же, всё знаете. Уверена, дядя в подробностях рассказывал, не так ли?
— Конечно, — совершенно машинально улыбнулась Тильда, понятия не имея, о чём её спрашивают.
От трескотни старухи у неё даже голова легонько закружилась, а от чайной пары, тяжелой, с благородно потемневшей позолотой, которую приходилось на весу держать, начали ныть запястья. Понятно, что разумнее было выпить поданное ведьминское варево и вернуть, наконец, чашку на стол, но глотать жидкость, остро пахнущую распаренной метлой и, кажется, ещё тиной, смелости не хватало.
— Может, в этом признаваться и не слишком скромно, но всем известно, что в сердце Берри я оставила незаживающий шрам, — старуха кокетливо поправила букли, никак не желающие сочетаться с седыми прядями, вылезающими из-под кружевного чепца, и каркнула. То есть засмеялась, наверное. — Но что же здесь поделаешь? Помнится, ещё моя бабушка говаривала: у Крайтов кровь гнилая и ничего с этим не попишешь. Скажу откровенно, Берри в молодости был дивно хорош собою, а как галантен! За душой, конечно, и медяка лишнего не имел, но какая же девица будет думать о таких вещах? Право, он вскружил мне голову, просто вскружил! Но батюшка запретил и думать о браке! Так и сказал: «От Крайтов добра не жди, все они, как один, порченные!»
— В девичестве я тоже носила фамилию Крайт, — решилась-таки напомнить Тиль.
— Да? — изумилась старая дама, по-кроличьи хлопая лишёнными ресниц веками. — Ну что вы, милочка! Тут совсем другое дело! Папенька ваш и верно был из Крайтов, да только ещё тогда все дивились: парень ни в мать, ни в отца пошёл! Нет, я ничего такого в виду не имею, но вот так вышло, веточка в сторону потянулась. А потом вы же ещё наполовину Лунгер, а это очень достойная фамилия, очень. Вашу матушку я обожала! Хотите верьте, хотите не верьте, но глаза просто выплакала, когда они решили отсюда уехать! Такого доброго сердца, как у неё, во всей округе не сыскалось! Но вот вы возьмите хотя бы этого мальчишку, вроде как воспитанника Берри! Воспитанник, ха! Да каждый тут знает, что…
Карт, увлечённо рассматривающий у окна какой-то альбом и весьма успешно делающий вид, что его тут нет, деликатно кашлянул в кулак.
