Лис вставал несколько раз за ночь и подолгу сидел на крыльце или смотрел в окно. Эми просто тихонько плакала в подушку. Кристис с Шоном как самые младшие прибегали в мою постель, где было хоть капельку «безопаснее».
А теперь эти страхи вдруг отменились. Потому что они мне поверили — как привыкли верить за эти два месяца.
Никто не придет, не напугает, не обидит. Самый страшный зверь — человек — нам больше не угрожает.
С остальным мы справимся. Завтра пойдем добывать дикий мед! Надо дымарь еще сделать и сетку накрепко пришить к полям соломенной шляпы. Совсем разорять гнезда я не стану, заберу только часть сот, жужжащим труженицам останется достаточно для того, чтобы перезимовать. Но для нас этот медок тоже станет драгоценным запасом.
А любовь… однажды. В следующей жизни.
Глава 30
— Во поле березка стояла…
Осторожный взгляд поверх молоденькой поросли на самом краю леса. Никого. Отлично, отлично.
— Во поле кудрявая стояла…
Осенний лес цвел золотом и пурпуром, листва еще только начала облетать, и можно было спокойно наблюдать за околицей, не боясь, что меня обнаружат.
Тихонечко напевая себе под нос песенку про незаломанное деревце, я еще немного потопталась на месте, зорко вглядываясь в соломенные крыши овинов и верхушки изгороди.
Если бы была засада, я бы ее точно обнаружила, как в прошлый раз.
За прошедшее время я убедилась, что границы моих владений начинаются по кромке леса сразу за сельской околицей и тянутся вглубь тайги на многие километры, поскольку даже по людским бумагам это мой лес. До тех краев, где мои владения кончаются в где-то в глубине чащи, мы так ни разу и не добрались. Так и надобности не было. С каждым прошедшим днем я все лучше чувствовала, чуяла свой лес.
Так что когда непонятные люди пытались подкараулить меня у самой опушки, я обнаружила их заранее. Собственно, еще в тот день, когда, занавесившись превращенной в сетку тканью и надев перчатки, взяла самодельный дымарь и пошла на медовый промысел.
Пчелиных гнезд в дуплистых деревьях вдоль тропы действительно оказалось видимо-невидимо. Я даже удивилась — обычно в природе рои не селятся так густо и близко друг от друга. А тут…
Даже закралось подозрение, что некая сила сама устроила мне своеобразную пасеку, а заодно приспособила маленьких тружениц охранять единственную тропинку к дому.
Например, Шилова или Кодрата пчелы никогда не трогали. А вот Арефния, того самого рыженького конопатого молодца, в какой-то момент просто перестали пускать на тропу.
Потом выяснилось, что молодой дурак слаб на выпивку и за чарочку много болтал в кабаке с каким-то ушлым подсадным человечком, рассказывая о странной барыне из леса.
Ну и, видать, пока только болтал, его просто покусывали для профилактики. А когда «денежку малую» взял за небольшую услугу — поставить метки на деревьях вдоль дорожки, мол, чтобы люд честной не плутал, — так и все. Пчелки его дальше опушки не пустили.
Так вот в тот день, когда я строго-настрого велела детям заниматься делами возле дома и у пруда, а сама пошла за медом, машинально напевая про себя песенку всем известного медведя из мультика, ну ту, про тучку-тучку-тучку, а вовсе не Беранику, обнаружилась очень интересная вещь.
Точнее, две вещи. Одна приятная, а одна совсем наоборот.
Первая новость, та, что приятная, была связана все с теми же пчелками. Они меня не кусали, вообще. Зря только сетку мастерила и дымарь. Толстенькие полосатые медоносы ползали по моим рукам, немного обиженно жужжали над ухом, но ни одна не сделала попытки атаковать.
Причем деток моих эти летающие тигры еще как жалили, особенно если мелкие наглели и, скажем, садились на цветочек, в котором шуровала полосатая, попой.
А я через пару обработанных диких ульев начала чувствовать их настроение… Это было удивительно и странно, но где-то даже приятно. Я почему-то приняла все происходящее словно само собой разумеющееся.
И именно пчелы, те, что жили на самом краю моих владений и летали за нектаром в сторону села, «сказали» мне, что на опушке, чуть в стороне от тропы, в кустах, постоянно сидят трое мужиков.
Ничего не собирают, почти не двигаются, очень противно пахнут. И ждут. Каждый день кого-то ждут от утренней зорьки до вечерней.
Кого-то? Уж не меня ли?
Дальнейшее осторожное наблюдение подтвердило эту неприятную догадку. Значит, меня вовсе не оставили в покое. И старостин сыночек Фефоан, вдруг решивший приехать из города, навестить родителя и его покос на моих землях, не так просто в болоте сгинул, или где он там провалился. Значит, шел не просто со злым умыслом, напугать или выведать силком что-то. Нет, этот шел убивать. Иначе лес не обошелся бы с ним так круто.
Так вот… эти тоже по мою душу. Пчелы, конечно, не могли их «подслушать», а сама я не рискнула соваться вплотную, но небольшой эксперимент провела. Как раз первые грибные дожди пошли, а после них солнышко пригрело, и мы с детьми по локти запустили руки в эту богатую лесную кладовочку.
А по кромке леса как раз отлично белые растут, вот я и прогулялась так, чтобы самую малость выглянуть за границу своей земли, но дальше десяти шагов от нее не отходила. Как мне это удалось? А я ее чувствовала. Как пчел.
Ну и вот. Прогуливалась я там, мелькала белым сарафаном между еще зелеными осинками и легкой золотой пестряди молодых березок. И четко засекла, как трое этих бандитов тишком, ползком, прячась за пучками травы, стали ко мне подбираться.
Я их подпустила поближе, чтобы исключить возможность ошибки и заодно как следует рассмотреть. И с недоброй усмешкой в душе убедилась в кое-каком своем предположении.
Один из этих крадунов подкустовых был мне знаком. Это он тогда, во время первого нападения на меня и детей, пытался сбежать с места происшествия. Именно этого плюгавенького и словно бы немного скособоченного мужичонку с крысиным лицом я видела. Значит, либо отмазал его староста, либо опять сбежал, ирод, и вернулся к работодателю.
А это значит, что враги спелись. И староста теперь в сговоре с теми, кто продолжает искать бумаги покойного графа.
За осознанием этого факта пришла ненависть. Сволочи! Мало вам смертей.
Я почувствовала себя сжимающейся пружиной. Это ощущение было мне знакомо как родное, и я обрадовалась, когда обнаружила его в себе. Когда я начинаю так злиться, никто меня не остановит. Нет такой силы. И плевать на все внешние обстоятельства — именно на этом темном огне злости я прошла все самые страшные годы своей прежней жизни. Эта жаркая и одновременно ледяная ярость не давала мне сдаться, опустить руки, плыть по течению и в конце концов погибнуть, когда вокруг был такой мрак и чернота и окружающие меня люди сотнями тонули в ужасе и безнадежности.
И сейчас я не почувствовала страха. Пусть только сунутся, душегубы, пусть только войдут под сень нежных, полупрозрачных, таких безопасных березок.
