Стрелки настенных часов с маятником за стеклянной дверцей застыли, показывая без десяти девять. Вероятно, это было точное время схода той утренней лавины. Зоя открыла футляр и толкнула маятник. Туда-сюда качнувшись и обнадеживающе тикнув, балансир замер. Вторая попытка завершилась с тем же результатом. Зоя поискала ключ. Почему-то казалось важным завести часы. Идея не осуществилась.
Через кухню Зоя прошла в мастерскую, где приятно пахло стружкой, где аккуратными рядами выстроились столярные инструменты — стамески, рубанки, пилы. Потом она увидела, что мастерил ремесленник.
Он делал гроб. Работа была не закончена: хорошо оструганная и ладно пригнанная домовина ожидала обивки, ручек и крышки. Жуткое зрелище зачаровывало. Зоя шагнула вперед, готовая увидеть прибранного покойника, но гроб был пуст.
В доме раздались шаги. Зоя резко обернулась — в дверном проеме стоял Джейк. Лицо его было в тени, лишь мерцали глаза.
— Здесь жил гробовщик, — сказала Зоя. — Гробовых дел мастер.
— Похоже, мой размер, — прикинул Джейк, забрасывая ногу на верстак.
Не слушаясь, Джейк улегся в гроб.
— Я ухожу! — Зоя выскочила на улицу, не желая участвовать в полоумных игрищах.
Джейка долго не было, но она упрямо ждала возле поленницы. Наконец тот вышел и молча ухватился за угол брезента.
— Не смешно, — сказала Зоя, берясь за другой угол.
— По-моему, смешно, — фыркнул Джейк. — Ей-богу!
— Вовсе нет! Ты пыжишься, а выходит не смешно.
— Да! — Джейк непринужденно хохотнул, показывая, как ему весело; в морозном воздухе отголосок смеха завис, точно зловещий призрак.
Зоя поджала губы.
В отеле горел свет. Однако минут через десять вновь погас.
— Порой надо посмеяться, — в темноте сказал Джейк. — Вспомни моего отца. Просто надо. В смысле, посмеяться.
13
Знакомство Джейка со смертью сильно отличалось от опыта Зои. При первом посещении больницы выяснилось, что отца поместили в отдельную палату в конце коридора. Питер был очень слаб, однако оторвал голову от подушки и прищурился:
— Слава богу, ты пробился, Джейк. Эти мудаки ни хера не смыслят. Возле каждой двери должен стоять часовой. Смекаешь?
— Уже позаботились, папа. Все под контролем.
Питер откинулся на подушку:
— Ты здесь, остальное похеру.
Ни ребенком, ни взрослым Джейк не слышал, чтобы отец ругался. Он видел его обозленным, раздраженным, унылым или, наоборот, оживленным после двух стаканчиков коньяка, но никогда тот не позволял себе не только брани, но даже чертыханья. Питер не выносил сквернословия.
А вот Джейку было трудно сдержаться, ибо за студенческие годы он пристрастился к коктейлю из матерщины и богохульства. Ему нравилось загнуть что-нибудь вроде «растудыт твою в бога душу мать», не вникая, что такое «растудыт», или помянуть «шестихерого Серафима». Однажды, починяя разболтавшуюся дверцу буфета, он пропорол отверткой ладонь и вскрикнул «блядский бог!», что для бывшего ученика воскресной школы и певчего было оригинально и крепко.
Отец, стоявший за его спиной, лишь сморгнул и вышел из кухни.
Через минуту Джейк последовал за ним: сжав губы, в гостиной Питер пылесосил ковер. Джейк выдернул штепсель из розетки и показал руку:
— Что, по-твоему, я был должен сказать? О господи боже мой?
— Тоже лишнее.
— Но это просто слова!
— Лучше разболтанная дверца, чем непотребные выражения.
— Пап, ты же воевал! В спецназе! Видел, как людям выпускают кишки! Уж тебе ли не знать, что важно, а что нет?
На «язык телодвижений» Питер, образец самоконтроля, был столь же скуп, как на «бранные слова». Его удивление, раздражение или довольство выдавал лишь один рефлекторный жест, когда двумя пальцами он поправлял очки, будто желая что-то лучше рассмотреть. Вот и сейчас он коснулся правой линзы.
— Тебе не приходило в голову, что именно поэтому в своем доме я не терплю площадной брани?
Джейк всплеснул руками: в доме, вне дома! Бывая у Питера, он всегда так себя чувствовал, словно не разулся на пороге и вот-вот получит замечание — мол, натащил грязи в комнаты.
Иногда, если визит затягивался, отец доставал из буфета коньяк. В два больших толстых стакана наливал на донышко. Всегда хотелось спросить: зачем для столь малой дозы такая крупная тара? Выпить с отцом было все равно что в день выпуска получить приглашение опрокинуть стаканчик с директором школы, который с деланой улыбкой и наигранным интересом спросит о твоих планах, дожидаясь, чтоб ты поскорее убрался.
Джейку было двенадцать, когда предки развелись и мать переехала в Шотландию. Большая разница в возрасте, поначалу пленительно возбуждающая, позже превратилась в пытку. Бросив престарелого мужа, мать облегченно вздохнула, а Джейка сбагрили в интернат, о чем Зоя не позволяла ему забыть, да он и не смог бы.
В день инцидента с отверткой Джейк, выпив глоток ритуального бренди, уже хотел откланяться, но Питер заговорил о сквернословии:
— Знаю, твое поколение иначе к этому относится, но меня брань задевает. Мне не нравится твое богохульство, ибо оно оскорбляет мою веру, а твоя ругань свидетельствует о девальвации ценностей.
— Каких еще ценностей, папа?
— Не понимаешь. Речь, то бишь язык, являет собой наиболее организованное, культурное и разумное выражение человеческой природы. Сквернословие же — брешь, скудоумие и полная противоположность порядку, разумности и культурному поведению, кои оно желает разодрать в клочья.
— Ага. Вот только я не особо верю в порядок и разумность.
— Полагаешь, следует сдаться? Пусть все летит в тартарары?
— Отнюдь. Я хочу сказать, что мы не всегда разумны. Сквернословие, как ты его называешь, есть выражение того, что скрыто под нашей разумностью.
— Ну вот, в одном мы сходимся! Брань суть призыв к подсознанию, смерти и распущенности.
— Каковые подспудно есть во всем, не так ли?
— О смерти ты понятия не имеешь, сынок. Ни малейшего, — пригубив коньяк, усмехнулся Питер, но затем себя укорил: — Извини. С моей стороны это не по-мужски.
— Что? Да расслабься ты, пап! Пойми, через ругань выпускают пар. Это предохранительный клапан.
— Тут мы не сойдемся.
Джейк встал, собираясь уходить. Глядя друг другу в глаза, обменялись твердым рукопожатием — так учил Питер: пожимая руку, смотри человеку в глаза. А вот Зоя и Арчи при встрече и расставании тепло обнимались. Подобает ли мужчине этакая нежность? — думал Джейк. Но вскоре не сопротивлялся, когда Арчи прижимал его к груди. С отцом же он всегда ограничивался мужским рукопожатием; ни тот ни другой не помышлял об объятьях.
