были им богаты. Для меня знания намного значимее богатства. Я любознательная.
– Я тоже никогда корыстной, низкой и бесчестной не была.
– Я знаю. Пойду я к тебе жить, Ифисушка. Уж больно скучно одной. Тут ночью слышу стук. Вроде, как хромой идёт. Гляжу, а это он! – старуха уставилась глазами в тот угол, где никого не было, а Ифиса испугалась всё равно.
– Да кто?
– Отец Айры. Подошёл, лёг ко мне и говорит: «Давненько я, мой цветок луговой и утренний, к тебе не ложился под твой душистый бочок, не обнимал тебя, травинку мою лёгкую».
Ифиса, с сомнением в её здравомыслии, глядела в тёмное лицо ветхой старости. Финэля продолжила, не смутившись скептического взгляда Ифисы. – Я так и сказала. Ты слепым, что ли, живёшь в Надмирных селениях? Где же я цветок? Когда я колючий оглодыш, давно засохлая и почернелая стерня. А он мне: «У души твоей ясной и верной мне всю жизнь твою нет возраста. Ты всё та же. Только ценнее ещё стала, только богаче ты теперь, чем я был в свои года жизни, когда гордился своей властью и силой. Всё это прах. И даже тебе довелось увидеть, насколько всё прах»! А сам-то, Ифисушка, руками шарит по мне, ищет то, от чего даже воспоминаний не осталось у меня. Стыд один! «За тобой я явился. Ты одна мне была на роду написана. С тобою и воссоединиться теперь хочу». Каким же образом? Спрашиваю. У тебя и жена там должна быть рядом. И вся семья твоя, кто к тебе ушёл.
А он: « Я вот что тебе скажу, веточка моя, мною некогда обломанная, да под палящими лучами жизни иссохшая. Тот, кто имя нашего сыночка, погибшего в детстве, носит, сын моей внучки Сирт, он по краю пропасти идёт. Скажи ему, пусть свернёт от неё чуть в сторону, а то завалится туда вместе с негодным Кэршом-Толом. Скажи Оле. Она пусть Сирту передаст. Пусть одумается. Время есть». А сам опять налезает на меня, ну есть молодой и одержимый, член словно бычий, твёрдый и огромный, того и гляди меня разорвёт…
Финэля засмущалась, но досказала всю приснившуюся непотребность. – Так и впихнул его в меня, как огнём опалил. Я тут закричала истошно и его шибанула с постели. Грохот пошёл, я вскочила, а это кто-то в дверь мою ломится. Я еле встала, а там никого! Только Лаброн заслонил своим красным черепом лик светлого Корби-Эл. И вижу я, ну есть Лаброн по виду как Кэрш-Тол. Глаз один прищурил, другим пялится властно, груб и страшен он! Не верю я ему, Ифисушка. Не нужна ему Рамина. Да и знает он, что она не его дитя вынашивает. Чего ж тогда? А то, что видение мне было не простое. К скорой перемене жизни такой вот сон. А какая мне теперь перемена, кроме смерти? Не пришёл ли хозяин моей души за мною? Вот что думаю.
Ифиса какое-то время расхаживала по центральной комнате павильона. Сквозь круглые окна под потолком лились зелёные лучи, падая на пол и расщепляясь радугой. – Красиво тут. И время не властно над этакой красотой! А как вовремя я догадалась, Финэля, что не нужна Рамине моя коллекция. Вовремя успела её увезти. Мне память, а ей к чему было? Так в чужие руки бы и уплыло всё, чтобы потом на базарных пыльных полках сиротливо себя выставлять за бесценок. Ты ведь на меня тогда не обиделась?
– Чего мне обижаться? От работы меня избавила лишней. А то протирать твои куклы замучилась. И так уж те цветы на мансарде, что Рамина тут оставила, поливать устаю. Да бабочек жалко. Привыкли они сюда прилетать, да от зноя таиться, да нектар пить.
– Бабочки… – задумчиво повторила Ифиса. – С тех самых дней я и не была на мансарде, как выгнали меня отсюда.
– Хочешь, зайди туда, – пригласила Финэля. – Может, ещё чего себе приищешь, чтобы забрать. Кому теперь-то?
– Нет, – отказалась Ифиса. – Не пойду. Больно мне это.
– Чего ж так? Вся жизнь уже прожита.
– Внешне да. Она прожита. А в душе? В любую минуту я могу её заново прожить. Только не хочу я таких воспоминаний.
– И правильно. Я тоже никогда и ни о чём не вспоминала. А потом, вроде, и не было ничего. Хорошо и легко жить стало.
– Никогда, Финэля, не жила я легко и хорошо. А вот итог, как ты ни живи, один для всех. Черта, а за нею, как знать, может, не всё было и бессмысленно? Может, кому-то нужны были и наше страдание, и наше счастье?
– Кому ж? Кроме нас никому не надо такого добра, а уж тем более зла.
Какое-то время Ифиса ходила по всему павильону, исключая мансарду. Кое-что она забрала себе, что было не тяжело тащить в обратную дорогу. Финэля разрешила, даже радуясь, что хоть что-то Ифисе понадобилось. Язык у неё так и не повернулся сказать, что тут будут жить какие-то близнецы Инзор и Торин. Хотела порасспросить об их матери Элиан-Ян, но не могла и рта раскрыть. Понимая, что расспросы затянутся, а произнесённое вслух ею страшное откровение Рамины, может сбыться. А так, у Финэли сохранялась детская вера, что она сумеет укрыться от захвата павильона, заключив надвигающееся бедствие в магический круг молчания. Может, Рамина, была не в себе из-за близких родов? Может, боится, что страшный и безмерно чуждый для Финэли Кэрш – Тол разгадает обман про нагулянного ребёнка?
– Вот что я хотела тебе рассказать, Финэля. – Ифиса уже напилась напитков, скушала пару пирожных. Она расслабилась, была довольна своей добычей и чувствовала себя как дома. Финэля после ухода Рамины очень быстро привязалась к Ифисе и всегда радовалась её приходу. Между ними вдруг возродились прежние отношения, что связывали их некогда в дни юности Ифисы. Поэтому Ифиса искренне хотела взять старушку к себе. Чтобы было с кем словом перемолвиться, посидеть в саду, что-то вспомнить, о чём-то поплакаться, да и вновь почувствовать себя нужной хоть кому. Пусть Финэля спит себе в тени фруктовых деревьев, пусть делает, что хочет в доме Ифисы. Пусть готовит, метёт несуществующие соринки на полу, где всегда чистота, а нет, то и не надо.
– Подслушала я. Не специально, а случайно вышло. Сэт ругал Олу, что та посодействовала тому, что Кэрша-Тола выпустили из дома неволи без всяких разбирательств. Хотя от почётной службы Кэрша устранили. Кричал на Олу за недостойное использование его, Сэта, имени. Ола ему ответила, что Кэрш – отличный врач, профессионал, что
