Она механически принимала букеты и, пока еще действовали таблетки, была пай-девочкой. Последней подошла Виктория Владимировна, обняла, не притронувшись, заметила кулон вместо колье, но сделала вид, что так и надо. Лишь с тревогой заглянула в глаза дочери. Там было сыро и пусто.
В сторонке топталась группа в смокингах, Тиль принял за официантов, но его пригласили знаками. Отказаться, наверное, невежливо.
Улыбались, но осматривали комбинезон и несмененное тело с откровенным изумлением. Судя по ленивому спокойствию, это были опытные ангелы. Тиль рискнул:
– Коллеги, у вас, наверно, много было овечек?
Согласно закивали.
– А как вы ими управляете?
Наградили отеческими улыбками:
– Зачем управлять? Ангел не должен управлять овечкой, иначе нарушит Первый закон, разве не знаешь? – поучал некто, с лицом, поеденным оспой.
– Согласен. Что именно делать?
– Выбирай варианты.
– Уже выбрал.
– Советуй...
– Как! – крикнул Тиль и осекся. – Простите, но ведь она ничего не слышит! Я уж и кричал, и вопил, и бил, и стучал, и махал – ничего не помогает. Глухо. Она меня не слышит!
Толпа в смокингах повеселела.
– Не волнуйся, Тиль, – ласково посоветовал тот же. – С первой овечкой всегда беда. Потом поймешь и научишься. Меньше переживай, не суетись. Ни к чему это, вот увидишь. Их еще столько будет, про первую и думать не стоит. Одной – больше, одной – меньше, какая разница. Расслабься и получай удовольствие.
Ангелы закивали головами, как болванчики.
– Но если не помогу овечке, мне штрафные начислят, – заволновался Тиль.
– Тебе какая разница: есть штрафные, нет их – ангелу по барабану.
– Но ведь я никогда не попаду на Хрустальное небо!
Кажется, брякнул что-то не то. Веселая легкость улетучилась, ангелы помрачнели и отвернулись. На Тиля уставились одинаковые спины и разнообразные затылки. Крылышек, даже бугорков, не заметно.
Праздничный вечер лился бурным потоком. Свежеиспеченные буржуа пытались играть в аристократов, которых запомнили по старым французским фильмам. Но за круглым столом муж сидел рядом с женой. Сверкали улыбки от дорогих стоматологов, блестели свежие брильянты от Картье. Подавались блюда, на которые мало кто обращал внимания, произносились тосты, витиеватые и длинные, в которых Тине желалось столько, что за одну жизнь не осилить. Она терпеливо сносила, пригубила пару раз и ничего не ела.
Проверив варианты, Тиль испугался по-настоящему. Конец приближался неумолимо. Где у овечки кнопка, так и неизвестно.
Время ангел не знает, он не заметил, сколько минут или часов праздновали, когда настал момент и гости дошли до желания покинуть стол, слега размявшись. Туман таблеток рассеялся, Тина собирается покинуть вечер. А делать этого нельзя.
Под осуждающими взглядами коллег Тиль метался по залу, пытаясь схватить что-нибудь, чем запустить в овечку. Но руки ангела не знают тяжести.
Изрядно налитый коньяком Борисыч схватил Тину за локоток, обдал перегаром и оттянул в уголок.
– Ну, красотка... – смачно икнул, – какие планы на ближайшее будущее?
– А тебе-то что? – Тина попробовала вырваться, но мужчина держал цепко.
– Любопытно, что взяла от своего папашки. Что он тебе с генами передал.
– Все, что есть, – мое. Тебя точно не касается.
– Ошибаешься, малышка. Меня касается в первую очередь. Не дай бог, еще одного Ивана Дмитриевича получить.
Глаза Тины нехорошо сузились:
– Что ты сказал?
Борисыч, хоть и помутневшими мозгами, сообразил, что сболтнул лишнего, но отступать было поздно:
– Говорю, пойдешь характером в отца или пронесет, ха-ха!
– А чем тебе отец не угодил? Он всем делал только добро и тебе в первую очередь.
– Это Иван Дмитриевич? Добро? – Борисыч заржал пьяно и уже неудержимо. – Ну, анекдот!
Тина вырвалась:
– Отец был самым чутким, добрым и ласковым человеком, какой только может быть. Ты, урод, ногтя его не стоишь. И очень скоро пожалеешь о своих словах.
Отказываясь трезветь, Борисыч навис над именинницей:
– Добрый? Чуткий? Да у него на совести столько трупов, что этот зал до потолка забить. Беспощадным был твой папашка, отморозок, одним словом, ему человека убрать – легче мухи прихлопнуть. Правда, сам руки не марал, зачем же. Для этого мастера находились. Такая вот горькая правда жизни, деточка. Усекла? И пугать меня не надо. Я с твоим отцом работал, так что ничего страшнее быть не может.
Набухла и скатилась слезинка, но ни один мускул не дрогнул. Тина впилась наточенными коготками в локоть мужчины выше ее на две головы и твердо сказала:
– Ты врешь.
– Вру? Ну, холера, сама напросилась. А ты знаешь, что у Ивана Дмитриевича до твоей матери было три жены и все погибли при случайных, но очень странных обстоятельствах, потому что не родили ему наследников? И если бы не появилась ты, уж не знаю каким чудом, то косточки Виктории уже давно бы догнивали. Как тебе это?
– Врешь, – повторила Тина, выхватила из рук проходящего официанта поднос с бокалами и швырнула в лицо Борисычу. Зал потонул в звоне хрустальных осколков и воплях раненого.
Истошно голосила Виктория Владимировна, визжали женщины, оркестр затормозил по струнам, поднос выплясывал на полу. Не разбирая дороги, Тина бежала по лестнице. Ни в чем не повинный ангел поспешал рядом. Выскочив на порог, она заорала, чтобы подали машину, когда напуганный парковщик приоткрыл дверцу, выкинула его за шкирку.
Под визг покрышек серебристая пуля вылетела на магистраль.
Тиль с Мусиком держались под боком. И хоть ангел мог думать только о спасении овечки, крохотная слезинка стояла перед ним. Весь разговор с Борисычем он лихорадочно пытался мешать: зажимал ей уши, встал между ними, кричал, махал руками и даже пробовал толкнуть мужчину. Все было без толку. Овечка неизбежно двигалась по худшему варианту. А других уже не осталось. Из каждого экранчика чернела пустота.
Машина летела в южном направлении. Вдруг Тина отстегнула ремень, накинутый по привычке, сняла руки с руля, ногу с тормоза, скинула туфли и уселась в водительском кресле по-турецки, врубив на полную мощность динамики, надрывавшиеся рок-н-ролльным эфиром.
Надежда есть, пока ночное шоссе пустынно. На первом светофоре или повороте таран неизбежен. Тиль лихорадочно оглянулся, ища хоть какой-то шанс. Но его не было. И тогда решился. Запрыгнув в салон, разглядел прямую кишку и сжал ее, что было сил.
Скрючившись от боли, Тина нехорошо выругалась. Но спазм не отпускал.
Впереди вспыхнул красный светофор.
