На работе она безучастно сидела, уставясь в одну точку. Юлька постоянно тормошила ее, рассказывала какие-то свои бесконечные байки про детей, маман и Авксентия Новицкого. Катька грустно улыбалась, а думала о своем.
— Кать, ты понимаешь, что так нельзя? — Юлька вытащила ее в курилку, подальше от посторонних ушей. — Ты понимаешь, что таким настроением ты притягиваешь весь негатив?
— Юль, я не могу! — Катька готова была разрыдаться. — Я не могу без информации! Ну неужели им трудно раз в сутки ответить?!!! Я же с ума сойду!
Она достала свой телефон и быстренько набрала сообщение. «Люди вы или нет? Неужели вы там не понимаете, что ему нужно знать, что я его помню и люблю?! Я прошу, я умоляю! Ответьте мне, как он?! И пожалуйста, показывайте ему мои смс…» — унеслось в эфир.
Вечером, возвращаясь домой с работы, Катерина услышала, как «забулькал» ее мобильный. Кто-то неизвестный отвечал ей с Лехиного телефона. «Катя! Не волнуйтесь! Все хорошо. Сообщения показываем. Улыбается глазами, — прочитала она и чуть не запрыгала от радости. И тут же следом за первым упало второе сообщение: — А другу его никто не пишет, а он в более тяжелом состоянии…»
Целую неделю она жила от эсэмэски до эсэмэски. Она вся превратилась в ожидание, и из состояния этого ее выводили только редкие сообщения. Они приходили не чаще одного раза в сутки, и в них не было ничего конкретного. Да и что можно рассказать в короткой строчке?! Тем более что писал их чужой человек.
Леха Васильев первый раз написал ей самостоятельно в середине января. Она сразу поняла, что пишет он сам. Его характерные ошибки и многоточия и выделение некоторых слов прописными буквами — это были особенности его письма. И конечно, нежные слова, адресованные ей. Он называл ее «солнЕшко мое» и «Катик-котик» и писал про то, что поправляется уже только потому, что чувствует, как она его любит.
Она, как могла, в коротких строчках старалась веселить его, не скупилась на ласковые слова и сюрпризы.
«Я не буду убирать елку до твоего возвращения. И когда ты приедешь — у нас будет Новый год!» — писала она.
«Но это будет не так скоро…» — отвечал ей Леха Васильев.
«Ну и что! Но праздник под елкой мы все равно устроим, раз его у тебя не было!»
«Хорошо, солнЕшко МОЕ!», — соглашался он с Катей.
Потом, втихаря от врачей, Лехе принесли ноутбук, и по ночам они стали общаться в Интернете. Катерина ждала этих сеансов связи, как свиданий, и очень переживала, если глухопятый не появлялся в Сети. Она уже много знала о том, что произошло с ними. Васильев кусочками рассказывал ей обо всем.
«Леш, я в тот день, когда ты пришел в себя, видела странный сон, — писала однажды ему Катя. — Будто мы с тобой на разных берегах реки, а между нами по воде плывут бревна… Как такое могло быть? Я ведь не знала, что с вами случилось?!»
«Удивительно, что и мне, перед тем как прийти в себя, снился такой же сон…» — писал ей Леха и рассказывал про реку, про плывущие по ней бревна и про то, что он никак не мог перейти к ней.
Им снились одинаковые сны, и они с точностью до минуты угадывали время, когда им выйти в Сеть. И объяснений этим совпадениям не было иных, кроме самого простого: ты и я — мы одно целое.
Катя не очень любила сравнивать отношения между мужчиной и женщиной как совпадение двух половинок одного яблока. У нее уже была такая половинка, много-много лет назад. Нет сомнений в том, что Кузнечик был ее второй половинкой. Потому и была она одна так долго после его ухода, хотя хватало желающих вокруг завести с ней отношения. Серьезные или не очень — это уже второй вопрос. Она даже не доходила в своих мыслях до этого. Какая разница, какие отношения ей предлагаются, если она просто не хочет никаких?
После смерти Игоря она с ужасом поняла, что любовь никуда не делась. Человека нет, а любовь есть. От этого было страшно. Как жить дальше с таким грузом? Однажды в храме Катя подошла к батюшке и, разрыдавшись, рассказала ему все. Он гладил ее ласково по голове, как ребенка, и говорил о том, что любовь — это такое высокое чувство, что если бы она заканчивалась вместе со смертью любимого, то грош ей была бы цена.
С годами любовь к ушедшему Игорю приняла иные очертания, уступив место светлой памяти о нем. А мысли о том, что ее половинка яблока уже когда-то была найдена, а потом безвозвратно утеряна, остались. Катя так и думала, что если ей суждено еще когда-то встретить человека, который будет ей нужен, то отношения в паре будут однобокими: она могла позволить любить себя, но сама не способна была на новое большое чувство.
Она ошибалась. Она сейчас особенно остро понимала, как дорог ей Леха Васильев, как он близок. Так, что на расстоянии снятся одинаковые сны…
Время-лекарь залечило рану, да так, что у нее хватило сил на новые сильные чувства. И все эти теории о том, что большая любовь в жизни бывает только раз, ошибочны. О том, что любовь — это химия, как пишут в современных книжках об отношениях мужчины и женщины, Катерина рассуждать не хотела. Да, наверно, в живом организме происходят какие-то химические процессы, заставляющие сердечную мышцу в определенные моменты качать кровь быстрее, чем обычно. Но люди привыкли об этом явлении говорить иначе: «сердце стучит». Так было и сто, и двести лет назад. Так, она надеялась, будет и через сто, и через двести лет.
* * *
Леха Васильев проснулся от того, что на руку ему легла чья-то теплая рука. Он открыл глаза. Так и есть, Айболит. Борис Романович Аристархов, они уже были хорошо знакомы. Доктор приходил к Васильеву каждый день, «за жизнь» поговорить. Впрочем, говорил только он, а Васильев или кивал согласно, или мычал отрицательно. Доктор Айболит садился на белую табуретку у его кровати, и они говорили обо всем подряд. О природе, погоде, политике, бизнесе. Странные эти односторонние диалоги доставляли тому и другому истинное удовольствие, несмотря на то что говорил только один.
Васильев скользнул взглядом на часы — полночь. Так поздно Аристархов к нему не приходил говорить, и уж тем более не стал бы будить больного.
— Как ты? — спросил его Борис Романович.
— Номано, — процедил сквозь сомкнутые челюсти Леха.
Аристархов смотрел на него печально. Лехе даже показалось, что у него подозрительно блеснуло за круглыми стеклами очков. Он с тревогой посмотрел на врача. Внутри у него все сжалось. Предчувствие, шестое чувство…
— Максик? — промычал Леха вопрос. У него получилось «Масик».
Аристархов кивнул.
Васильев резко мотнул головой, отворачиваясь от врача, чтобы он не видел слез, предательски набежавших на глаза. Он цапнул зубами край подушки и затрясся беззвучно.
— Ну-ну, мужик, держись. — Аристархов положил ему на плечо свою теплую руку. — Не получилось у него. И у нас не получилось. Знаешь, что такое болезнь? Нет, это не плохие анализы и сломанные кости. Это лишь физический уровень болезни. А на самом-то деле это то, что испытывает душа человека. И если он хочет жить, он вылезает. Обязательно. Из любого диагноза. А если нет — ты ничем его не вытащишь. Вот так было с твоим другом. Мы делали все. И по всем показателям он должен был жить, обязан был. А он не хотел. Я с ним так же, как с тобой, разговаривал. А от него отклика не было. Называй это как хочешь. Чаще говорят — судьба. Но у меня есть свое определение на сей счет. Это нежелание жить. И я с таким в своей практике не раз встречался. И наоборот. Иногда безнадежный случай, крест можно смело ставить, остается тонкая ниточка жизни, да и та только за счет современного оборудования не рвется. И вот этот, за ниточку держащийся на этом свете, вдруг начинает вылезать из небытия своего. Можно даже не помогать. Он вылезет. Начинаю потом расспрашивать, что да как, пытаясь понять, зачем же он так за белый свет-то держался, и выясняется, что были серьезные мотивы жить. И знаешь, не смейся только, чаще всего это любовь.
