Книга Религия древних египтян - Альфред Видеман

Поклонение животным всегда рассматривалось как поразительное явление в религии Египта: Отцы Церкви считали его одним из самых ужасных заблуждений языческого духа. Апологеты христианства использовали его в качестве иллюстрации бессмысленных глупостей языческого культа, тогда как греческие философы стремились увидеть в нем глубокое символическое учение. Среди современных критиков Древнего Египта также преобладает подобное расхождение во мнениях по этому вопросу. Некоторыми из них египетский культ животных приводится в качестве доказательства существования тщательно продуманного пантеизма и восприимчивого понимания жизни животных. Другие сравнивают его с негритянским фетишизмом и выдвигают в качестве доказательства низкий уровень, на котором существовали мысли и чувства в долине Нила в древности; третьи, с другой стороны, принимают его за пережиток доисторической религии этого народа, а четвертые – за результат неуклонной деградации религиозной мысли.

Что-то можно сказать в поддержку каждой из этих точек зрения, и все же ни одна из них не свободна от ошибки. Маловероятно, что в настоящее время будут предприняты какие-либо попытки превознести культ животных и рассматривать его как особенно возвышенную фазу духовной жизни Египта. Но в этой главе мы попробуем показать, как случилось так, что египтяне приняли эту форму культа путем логического развития веры в соответствии с принятой у них традицией религиозной мысли. При рассмотрении этой темы следует четко разделять две различные точки зрения, которые впоследствии объединились и смешались: поклонение отдельным животным и выделение некоторых видов животных как священных.

Идея воплощения бога в животном имеет исключительно египетские корни. Египтянин представлял себе, что мир иной устроен так же, как и этот, что жизнь блаженных мертвецов такая же, как и у живущих на земле, и что мертвые так же пьют, едят, испытывают голод и жажду, радуются и страдают, имея лишь одно преимущество перед живыми: они больше не привязаны к одной оболочке, а могут изменять свой облик на облик животных, или растений, или даже богов. Также не существовало существенного различия между богами и людьми. Жизнь бога была в действительности длиннее, чем жизнь человека, но смерть клала конец как жизни одного, так и другого; и сила бога – хоть она и была больше, чем у человека, – была тем не менее ограниченна. Во всех областях мысли человек – и только он один – был для египтян мерой всех вещей.

Так как тело необходимо для того, чтобы осуществлять жизненные функции, душу мертвого нельзя было представить себе как неосязаемую, нематериальную субстанцию, а только как нечто, которое живет благодаря телу. Бог тоже находился в таком же положении, и, чтобы общаться с людьми, он по необходимости должен был иметь воплощение, иначе он не мог ни выразить себя в человеческой речи, ни действовать с видимым результатом. Из текстов мы узнаем, что в длинной беседе бога с царем бог кивал или простирал руки, а богиня выступала в роли акушерки при рождении принца и выкармливала своей грудью ребенка, который был рожден, чтобы править на земле, будучи представителем бога, породившего его. Для нас также идеи почти неизбежно являются аллегорией; но только не для египтянина. У него отсутствовала всякая способность воспринимать абстрактную мысль, он мог понимать только то, что было представлено как конкретная реальность. Использование идеограмм в египетской письменности подтверждает это реалистичное умонастроение: египтянин хотел не только делать вывод о значении, исходя из символа, но и видеть его, поэтому он рисовал крокодила после написания его названия, пьющего человека – после слова «пить», фигуру, делающую ударяющее движение, – после слова «ударять» и так далее. Даже для понятий, которые не допускали никаких точных изображений, египтянин изобретал идеограммы часто посредством довольно сложного хода мысли. Например, за словом, означающим «испытывать голод», следует символ человека с пальцем, указывающим на губы. Этот способ давать указание на значение слова подсказан той же самой последовательностью мыслей, которая заставляет современного итальянского попрошайку указывать на свой рот, в то время как он говорит: «Умираю от голода!» И опять-таки за словом «плохой» следует изображение маленькой птички; а птицы были самым распространенным вредителем сельскохозяйственных культур в этой стране. Слово «чистый» сопровождал символ воды или человека, на которого льется вода; а слова, выражающие чисто абстрактные идеи, такие как «хороший», «красивый» и т. д., писали при помощи изображения папирусного свитка, потому что в начертанном виде они представляли собой видимую реальность. Один и тот же побудительный мотив формировал и язык, и письменность, и египетские предложения построены и расставлены таким образом, чтобы их можно было читать как текст, описывающий ряд картинок.

Эта неспособность к абстрактному мышлению оказала влияние и на египетскую религию. Египтянин не хотел молиться с верой в то, что его молитва может быть услышана невидимой силой, а скорее стремился доверить ее непосредственно ушам своего бога. Ведомый инстинктивным побуждением нарисовать себе бога в человеческом облике, египтянин полагал, что нашел это воплощение в царе, которого называли прекрасным богом, великим богом, Гором и которому в этом качестве адресовались молитвы (прошения), а он сам выполнял их или передавал своим родителям-богам, небожителям, отпрыском которых на земле он был и с которыми он поддерживал постоянную связь. «О ты, царь Меренптах! Ты образ своего отца солнца, которое поднимается в небе. Твои лучи проникают даже в пещеры. Нет места, куда не простиралась бы твоя доброта. Ты устанавливаешь закон в каждой стране. Когда ты отдыхаешь в своем дворце, ты слышишь слова, идущие отовсюду. У тебя миллионы ушей. Твой глаз ярче, чем небесная звезда; он умеет видеть лучше, чем солнечный диск. Если рот произносит что-то в пещере, это все равно достигнет твоих ушей. Твой глаз видит то, что было сделано тайно, милостивый господин, творец жизни!» Эта вера в божественное происхождение царя поддерживалась на протяжении всей истории Египта, в его честь был учрежден особый культ, специально назначенные жрецы совершали богослужения этого культа, и ему делались подношения. Временами почитание божественной личности фараона было таким неумеренным, что даже сами цари поклонялись самим себе. Делались некоторые попытки умерить связанную с этим абсурдность такого поступка, и высказывалось предположение, что молитвы царя были адресованы не непосредственно самому себе, а его ка – ка человека являлась одной из составных частей его личности, – и не чувствовалось никакого несоответствия в идее долгих бесед между царем и его собственной ка, в которых ка милостиво даровала ему радость, процветание, здоровье и силу – по его желанию.

Но хотя на царя и смотрели как на бога, его ни в коем случае не считали единственным: другие члены пантеона стояли с ним в одном ряду и выше его. Он также не был вездесущим. Если царь находился в Танисе, тогда Мемфис оставался без зримого бога, что было недопустимо для египтянина, который всегда хотел иметь возможность ежедневно и даже ежечасно общаться со своими богами. Естественным выходом из положения было придумать других богов, живущих на земле в человеческом обличье, помимо бога, воплощенного в царе; на самом деле исторические титулы номархов, похоже, указывали на то, что этих князей также считали богами в доисторические времена. Но в более поздние времена мы находим только отдельные примеры такой практики. Мы узнаем, например, из надписи на погребальной стеле, что одного высокопоставленного чиновника в начале Девятнадцатой династии величали богом и в таком качестве ему поклонялся один из его подчиненных. А в более поздний период, по словам некоторых первых христианских авторов, в Анабе – об этом местечке у нас нет больше никаких упоминаний – было принято выбирать человека для поклонения и принесения подношений. Но для остальных, кроме признанной божественной сущности царя, живые воплощения бога в человеке в доисторические времена везде заменялись другими, особенно животными, воплощениями.