— О чем же нам теперь говорить?
— Мы могли бы продолжить разговор об Аттиле. — Их глаза встретились. — Вы не выглядите особенно удивленным.
— Я перестал удивляться еще несколько дней назад, когда впервые понял, что некоторые особы знают больше о том, что я делаю или собираюсь сделать, чем я сам.
Таня одарила его кривой улыбкой:
— Вы не намерены расспросить меня, откуда я знаю?
— Я хочу задать вам вопрос, за который, возможно, схлопочу пощечину. Или буду брошен в тюрьму.
Мгновение она поразмышляла, затем заявила:
— Не думаю, что вас арестуют за вопрос.
— А как насчет пощечины?
— Почему бы сначала не задать вопрос, а там уж видно будет.
— Вопрос следующий: как далеко может зайти работник госбезопасности — женщина, — чтобы заполучить информацию? Я имею в виду, может ли она… отправиться в постель с мужчиной?
Казалось, Таня ожидала нечто подобное.
— Думаю, это должно зависеть в очень большой степени от… от особенностей агента и того мужчины, у которого она старается выудить информацию.
— Ну, предположим, этот мужчина американец… американский писатель?
— А я та самая женщина?
Танкред кивнул.
Она внезапно потянулась через стол и взяла его за руку.
— Почему бы нам просто не подождать… и не посмотреть, что произойдет?
— Мне не грозит пощечина?
— Скорее арест. — Но ее улыбка говорила об обратном.
Он налил себе вина и поднял бокал:
— За нас: тебя и меня.
В этот раз она выпила большую часть бокала, явно не возражая против приглашения перейти на «ты», взяла его руку в свои и придвинулась ближе:
— Ты и впрямь намерен искать золото Аттилы?
— Говоря по правде, — ответил Танкред, — я далек от этого. В любом случае ваше правительство тут же его сграбастает.
— Югославии деньги не помешают. Как много… насколько велика его стоимость?
— Сокровища? Ты вправе догадываться об этом, как и любой другой. Миллиард долларов? Два… пять… — Танкред пожал плечами.
— А что, если правительство ничего не знает о сокровищах? Ты мог бы вывезти его из страны?
Он зорко посмотрел на нее:
— Большая часть сокровища должна быть в золотых слитках. Про то есть записи. Аттила получал семьсот фунтов золота ежегодно от Восточной Римской империи — Византии — в течение ряда лет. Также получал большое количество золотых монет, как с Востока, так и с Запада. Должно быть, по меньшей мере десять тонн золота, а то и в несколько раз больше. Готы, бургунды и все остальные, кого он победил, — все имели золото. Это золото сегодня должно быть столь же чистой пробы, каким было тогда, когда его погребли. Золото не портится и не окисляется. Наверное, понадобился бы целый поезд, чтобы вывести это золото из страны.
— Есть возможность все это организовать.
— Каким образом?
— С сожалением должна сказать, что даже в Югославии существуют правительственные чиновники, которые могут быть — как бы это сказать? — коррумпированы, подкуплены.
— Просто ради продолжения разговора — назови хоть одного.
— Ты уже встречался с ним сегодня.
— Вукович?
— Должно быть, он воспользовался таким именем. Его настоящее имя — Марук. Это мой кузен.
Танкред простонал:
— О, почему я просто не махнул на все рукой?!
— Не понимаю…
— Мне следовало бы оставаться в Соединенных Штатах, где люди простые и понятные. Как я.
— Ты себя считаешь простым человеком?
— По сравнению с европейцами — да.
— Возможно, и нас не стоит столь уж усложнять…
— «Усложнять» — не то слово. Не сложные натуры, а лукавые — это более подходит.
— Лукавые? — Мгновение она обдумывала это слово, вникая в его смысл. — Я родилась в 1937 году. Мне было четыре, когда немцы бомбили Белград. Меня растила дюжина самых разных людей, мистер Танкред. Год я провела в сиротском приюте и к тому времени, когда мне исполнилось восемь лет, вовсю работала на полях. А ты что делал в этом возрасте?
— Я тоже был в сиротском приюте.
Она уставилась на Танкреда:
— Ты… сирота?
Он кивнул:
— До девяти лет меня то забирали, то возвращали в приют. Люди брали меня на несколько месяцев, а затем отказывались. Полагаю, я был необщительным парнем. Когда мне исполнилось девять, меня взял фермер. И усыновил. А все из-за того, что я был хорошим работником. Вернее, стал таким, после того как он меня высек. Порке я и потом подвергался довольно часто. Но он не отправил меня обратно в приют. Сделай он так, ему бы пришлось нанимать работника. А в возрасте двенадцати лет я сбежал в Чикаго. Влачил там жалкое существование целых четыре года. Сказать тебе — как?
— Если хочешь…
— Перебивался работой. Обманывал, продавал газеты, чистил ботинки, был на побегушках и… воровал. Вот так и существовал. В шестнадцать лет завербовался в армию. И прослужил в ней целых двадцать лет.
— Явно ты получил не большое образование.
— Несколько лет я посещал школу. Фермер, который меня усыновил, был вынужден зимой посылать меня в школу. Армия — вот где мне дали образование. Вернее, я сам себя обучал, пока служил в армии. Учился, читал книги — прочел много, очень много книг. Почти полтора года провел в госпиталях. Во время войны… и той небольшой заварушки в Корее.
— Ты был ранен?
— Четырежды за все время.
— Ты совсем недавно задал мне вопрос… не хочу ли я дать тебе пощечину? Так вот сейчас я отвечу. Нет, я не намерена бить тебя по лицу.
— Тогда что же мы делаем здесь, в Панчеве? — воскликнул он.
— Это всего в двадцати километрах от отеля «Москва»… или в двенадцати милях.
Прошло точно тридцать минут, когда Таня и Танкред вошли в его номер в отеле «Москва». Он повернул ключ в двери и потянулся к Тане. Она ускользнула от него и, повернув ключ, отперла дверь.
— Ты почти напросился на пощечину. Я не курва.
— Курва?
— Думаю, ты в состоянии догадаться о значении этого слова. Я буду курвой, если… если это произойдет так… так, как ты намерен сделать.
Он смущенно ухмыльнулся.
— Курва. — Танкред подошел к ней и подставил щеку. — Давай, закати мне оплеуху!
Она потянулась к его рту и поцеловала. Танкред заключил Таню в объятия, и ее руки обвились вокруг него. Он был удивлен силой ее молодых рук, упругостью губ, прильнувших к его губам… любовным голодом, который она испытывала.
