От тебя, Судьба, нет мне милости,На любовь, Судьба, поскупилась ты...Но и сторонников гончаровской версии оказывалось немало. Яркая театральность, зрелищность ничуть не помешали глубокому психологизму, не подменяли его, а, если уместно так выразиться, еще более углубляли оценки характеров и ситуаций, придавая им черты подлинно народного действа через народное же восприятие.
Андрей Александрович Гончаров задумал и воплотил эту историю в первую очередь, как ни странно это покажется, через открытия М. М. Бахтина о карнавализации. Попытаемся вспомнить, насколько все мы были увлечены в 1970-е годы трудами выдающегося литературоведа, пришедшими к читателю достаточно поздно. С точки зрения бахтинского «карнавала» пересматривалась и перечитывалась вся мировая литература – Гончаров же рискнул именно под этим углом зрения взглянуть на историю о Катерине Львовне Измайловой, прозванной «леди Макбет Мценского уезда».
Признаюсь сразу – нигде в записях режиссера мне не доводилось встречать ссылок на труды М. М. Бахтина. Но крупность мышления А. А. Гончарова, его широкая образованность и – главное! – вкус к бесконечным сопоставлениям, ассоциативному мышлению наводят на мысль о неслучайности подобного совпадения.
В 1979 году режиссер понял, что наступило время для постановки «Леди Макбет Мценского уезда». И хотя бы отчасти это не могло не быть потому, что он получил своеобразный ключик, погрузившись в открытия М. М. Бахтина. И это способствовало рождению одного из удивительных спектаклей мастера, сотканного из вспыхнувшего света чувства, почти мгновенно переросшего в пожар страсти, приведшего к цепочке преступлений, подобно ночному пожару, уничтожившему в своем огне и саму Катерину Львовну Измайлову.
Наталья Гундарева доверяла Гончарову безоглядно. Для нее он был и учителем, и мастером, за которым она шла всю жизнь. В статье «Ищущий луч света», написанной Гундаревой для сборника, посвященного памяти Гончарова, говорится: «Мне кажется, он был последним романтиком театра, он исповедовал теорию катарсиса, то есть очищения души через страдание, сопереживание. Андрей Александрович обладал седьмым чувством, которое давало ему возможность знать все про людей, сидящих в зале. Его театр многие считали традиционным, академичным, даже архаичным. Но мне такой театр близок. Не понимаю, как можно играть в спектакле, который не уносит часть твоей жизни (выделено мной. – Н. С.)...
Я слепо однажды приняла на веру его веру. Я была только глиной в руках Мастера...
В спектаклях он отстаивал, иногда наивно, простодушно, но всегда страстно, яростно, такие понятия, как «добродетель», «страх», «возмездие». Может быть, он не был истинно верующим, как и многие из нас, родившихся в атеистических семьях, но очень к этому стремился, хотел, жаждал этого. Он знал, что рано или поздно за все приходится платить. Он не выносил безверия, безнадежности, беспросветности и в спектаклях категорически отрицал это. Давал понять зрителям, что только через надежду, свет мы можем очиститься. Только веруя и надеясь, видя луч света впереди, можно и необходимо идти, спотыкаясь, не разбирая дороги, падая, но обязательно идти вперед, чтобы оставаться человеком. В такой Театр Гончаров заставил поверить многих и в том числе меня. Я всегда говорила и не устану это повторять, хотя это, может быть, чересчур самонадеянно, – у Достоевского есть фраза «мы одного с ним безумия люди». Я не проводила в театре столько времени, сколько он, но я отдавала театру всю себя без остатка. Мы с ним были одного безумия люди».
Ни у Андрея Александровича, ни у Натальи Георгиевны уже ничего не уточнить, не спросить. Но не могу отделаться от ощущения: когда она писала эти строки, вспоминала о «Леди Макбет Мценского уезда»...
«Для меня очень важно, чтобы в сценарии ли, в пьесе ли боролся, страдал, ошибался, радовался живой человек, настолько живой, что, кажется, полосни по строке – кровь проступит, – говорила Наталья Гундарева в одном из интервью. – Человек, а не персонификация какой-то, пусть даже очень верной актерской идеи... За настоящей драматургией всегда стоит... огромная личная выстраданность писателя. Я чувствую боль Лескова, играя Катерину Измайлову в „Леди Макбет Мценского уезда“. Катя вольной родилась, для счастья, а живет едва ли не рабыней в купеческом доме – так я ощущаю ярость лесковскую оттого, что такая ей выпала доля, и заряжаюсь авторской яростью. Я с головой погружаюсь в трагедию Катерины – трагедию цельной души, расколотой муками совести и униженной жизнью, затхлой и жуткой „расейской“ действительностью».
