Но стричь волосы? Да еще при Алексее Михайловиче их повелевали ни в коем случае не стричь. Ведь «стричь» — значит носить короткую прическу. А наша аристократия исстари имела обыкновение брить голову до синевы. И редко кто ходил, по западному обычаю, с длинными волосами или с подстриженными. Обычай, касающийся бритья головы, пережил Федора Алексеевича.
Сабля или шпага, прикрепленная на боку, определенно вошла у русского дворянства в моду в 1680-х годах — прежде под одеждой носили длинные ножи. Но источники не позволяют сказать точно: произошло это на последнем отрезке царствования Федора Алексеевича или уже после Стрелецкого бунта 1682 года. Возможно, влиянию царицы Агафьи приписали обычай, который наша знать заимствовала и без нее.
Совершенно точно эта государыня повлияла на русский женский наряд. Она не имела в гардеробе охабней и почти не носила традиционных круглых шапок, предпочитая первым шубы и «телогреи», а вторым — «треухи». Вслед за нею некоторые знатные женщины стали наряжаться именно так. Но в женском тереме перемена происходила значительно медленнее, нежели в царских палатах. Княгини и боярыни не торопились следовать новой моде, ей поддались немногие.
Польскую одежду государь Федор Алексеевич вполне мог полюбить, а с 1679 года, без сомнений, иногда носил ее: источники свидетельствуют об этом неоспоримо[127]. Его родные — полюбили определенно. Да и дворянство русское вскоре после смерти Федора Алексеевича принялось носить польское платье с большой приятностью.
Но ни в одном источнике русского происхождения, пересказывающем содержание указа про охабни от 22 октября 1680 года, ничего не говорится о смене старой русской одежды на польскую! В частности, «польские кунтуши» не упоминаются ни единым словом.
Вот, например, отрывок из воспоминаний, сохранившихся в одном рукописном сборнике XVIII века: «Сей царь Феодор Алексеевич переменил древнее Российское платье охабни и протчее и велел носить мущинам кафтаны, а женщинам шубы и телогрейки и треухи, а не шапки»[128]. Звучит совсем иначе, нежели в том летописном памятнике, который цитировался в самом начале главы. Во-первых, сохранилась историческая память о нескольких (как минимум двух) указах Федора Алексеевича — о мужском платье и о женском. Во-вторых, здесь смысл указа, запрещающего охабни, — совсем иной. Охабни заменили просто кафтанами, а не какими-нибудь особенными кафтанами «не на подъем».
И — ничего о «кунтушах».
В начале 1990-х годов историк П.В. Седов наконец-то ввел в научное обращение текст самого указа. А это, разумеется, гораздо более ценно, нежели самый качественный летописный пересказ.
На Казанскую — большой церковный праздник, имевший, ко всему прочему, особое почитание у Романовых[129], — государь после обсуждения с Боярской думой указал: «С сего времени стольником и стряпчим, и дворяном московским, и дьяком и жильцом[130], и всяких чинов служилым людем носить служилое платье ферезеи и кафтаны долгополые для того: по его, великого государя, указу они… бывают на его государевых службах в полкех носят ферезеи и кафтаны и иное служилое платье, а к Москве приехав вместо того служилого платья носят городовое платье охобни и иное и в той перемене чинятца им убытки большие и для того то городовое платье охабни и иное отставить, чтоб впредь вышеписанных и иных чинов служилым людем в том убытков не было, а коротких кафтанов и чекменей никому не носить не которыми делы, а носить всем то служилое платье и в город всем выехать с воскресенья октября с 24-го числа»[131].
До Седова историки опирались на пересказы этого документа — более или менее искаженные и, во всяком случае, неполные. Многие горячие головы соблазнились высказываниями иностранцев и принялись рисовать портрет царя-«западника», переодевающего своих подданных на европейский манер — в короткополое польское платье. Федор Алексеевич в чем-то, конечно, «западник». Но практические проявления этой его умственной склонности не столь просты и однозначны, как принято думать. Нет в его указе про охабни ничего, свидетельствующего о государственной воле европеизировать русскую одежду. Ни в указе, ни в его летописном пересказе ничего не говорится о введении польской или короткополой одежды. Кстати, Польша в то время не знала моды на короткополые наряды. «Кафтаны не на подъем» — значит длиннополые кафтаны, а не наоборот. В указе же прямо сказано: короткие кафтаны подпадают под запрет.
П.В. Седов, несколько поторопившись, даже сделал прямо противоположный вывод: царь выступил в роли охранителя! Он решил сберечь старинную русскую одежду от влияния западных мод. Иначе говоря, шел курсом, прямо противоположным петровскому: при Петре I наказывали тех, кто не желал носить европейское платье, а до него, в частности, при Федоре Алексеевиче и его отце, — напротив, тех, кто носил его[132]. Ведь при Алексее Михайловиче, на вечерней поре его царствования, действительно издавался указ, запрещающий московскому дворянству носить кафтаны и шапки «с иноземских образцов». Так не пошел ли его державный отпрыск тем же путем?
Вот уж смело! Смело с избытком.
Чем же охабни (или, иначе, опашни) и чекмени проигрывают в русскости длиннополым кафтанам и «ферезеям»?
Вопрос далеко не простой. Столько эмоций вокруг него нагорожено решительными сторонниками «западничества» и «охранительства» Федора Алексеевича, что надобно остановиться на нем с большой подробностью.
Историк С.М. Шамин, не относящийся ни к первым, ни ко вторым, предлагает более здравое суждение: «Ближайшая цель указа состояла в установлении более или менее единообразного костюма, в котором служилые люди должны были являться на службу»[133].
