— Вы видите иной выход?
— Пока я не вижу вообще никакого выхода. Понимаете ли… — следователь стал стучать ручкой по столу. Звук был неприятным, от него у Леночки по телу пробежала дрожь. «Нервишки лечить нужно», — подумала она и исподлобья взглянула на капитана. — Дело в том, что мы проверили ваши данные. Тот парень, которого вы называете мерзавцем, он, как бы вам сказать… не совсем… В общем, Ефим — сын известного у нас в Москве профессора. Он из очень порядочной семьи, недавно окончил МГУ. Образован, тактичен, хорошо воспитан. Да и к тому же я читал его характеристику. Совершенно никаких нареканий! Понимаете? Мы опросили соседей в доме, где живет его семья. Все хором говорят, что Ефим — просто чудесный мальчик…
— Но позвольте!..
— Погодите. Я сначала сообщу вам все, о чем мы успели узнать. Этим делом у нас занимается выпускник высшей школы милиции. Они ведь все, только что выпустившиеся, резвые, словно ищейки. Все вынюхают, выбегают, выслушают. Им можно доверять. Это уж потом жирком зарастают — и через пень-колоду… понимаете…
— Я не знаю, кто…
— Григорий Юрьевич, — снова перебил Каратаева следователь, — Ефим действительно знал вашу Леночку. Ни о какой Раисе он и слыхом не слыхивал. А Леночка, понимаете, — он брезгливо взглянул в сторону пламенеющей от стыда и переполнявшего ее гнева девушки, — подцепила как-то его на улице, притащила в какой-то подвал, выкрала… — Лена едва не подпрыгнула на месте. — Да-да! Выкрала, будем говорить прямо, бумажник, а потом стала периодически названивать к нему в дом и устраивать сцены по телефону…
— Но это ложь! Я никогда ничего ни у кого не крала! Я зарабатывала тем, что продавала журналы. Вы можете обратиться в редакцию, меня видели там каждый день. Каждое Божье утро! Ни свет ни заря!
— Позвольте закончить? — следователь снова ткнул в ее сторону авторучкой. — Разве продажа журналов и воровство — вещи взаимоисключающие? — спросил он Каратаева. — Нет, доложу я вам! Очень даже можно продавать журналы и… не только красть, но и… заниматься проституцией! Именно за этим Григорьева и завлекла Ефима в подвал. Ко всему прочему, она принимала наркотики…
— Это ложь! — Лена едва сдерживала слезы. — Это абсурд! Это он пытался посадить меня на иглу! Он насильно вкалывал мне эту гадость, он использовал меня! Господи, да неужели нет на этом свете справедливости?
— А что касается указанного вашей племянницей адреса, то наши люди там были. В квартире никого нет. Там даже нет мебели. Хозяин уже с год в Нидерландах, он тоже весьма благонадежный человек. Ни отец Ефима, ни мать и слыхом не слыхивали о товарище Сомове, хозяине, стало быть. Ефим также отрицает знакомство с ним.
Опросили соседей. Никто его по фотографии не узнал. Да и вообще рядом с квартирой, о которой сообщила Григорьева, живет старушка — Найденова Марфа Поликарповна. Она почти не выходит из дому и говорит, что никаких шумов из сорок первой не слышала. Вообще — ни-ка-ких, понимаете?
— Вы проверяли, хорошо ли слышит ваша Марфа Поликарповна? И что, кроме Найденовой, больше никто там не живет?
— Григорий Юрьевич, — следователь почесал затылок и продолжил назидательным тоном, — я знаю, у вашей, так сказать, племянницы было тяжелое детство. Правильно? — Каратаев кивнул. — Она почти все свое детство прожила в подвале, правильно? — Каратаев снова кивнул. — Не пробовали ли вы показать ее психиатру? И то, что она сбежала из детдома, и то, что она росла в весьма… необычных условиях, и то, что она, уже будучи взрослой девицей, снова вернулась в подвал… Ну скажите, чему хорошему можно научиться среди бандитов, беспризорников, воров — всей этой бомжующей гнилой братии? Кто может подтвердить, что Григорьева и, как она говорит, та вторая девица, как ее? Ну, Стоянова… — он посмотрел в исписанный листок, — да-да, Стоянова Раиса, вообще жили в пустой без мебели квартире?
А вот то, что Григорьева жила в подвале, промышляла воровством и проституцией, могут подтвердить многие свидетели. Ефим сам никогда не пользовался услугами Григорьевой, это было ниже его достоинства, но у Ефима был друг, а у друга еще друг и еще пара приятелей… Понимаете? Все они, как на подбор, в один голос…
— Сволочи! Вас купили! — Лена вскочила, ударила кулаком по столу, слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась к двери. Уже стоя на пороге, она повернулась лицом к оторопевшим мужчинам и тихо произнесла: — Я вырою из-под земли этого вашего Фиму!
Дверь с грохотом захлопнулась. Каратаев поднялся с места, посмотрел в глаза следователю.
— Я тоже проведу независимое расследование. И не дай Бог, если все, что говорит она, — он кивнул в сторону двери, — окажется правдой.
— Следует ли это понимать как угрозу?
— Что вы, разве я такое говорил? Просто я склонен больше верить Леночке, чем…
— Чем фактам? Смотрите! — Пал Палыч выдвинул ящик стола и выложил пару снимков. — Узнаете? Нет, здесь не видно лица, вот этот? Не знаю, что там за голая задница еще. Может быть это и есть та самая пресловутая Стоянова Раиса, которую, кстати, так никто и не ищет. Но ее вы узнаете? Только ради вас, дорогой Григорий Юрьевич, только ради вас и по просьбе Ефима я не раскручиваю это дело, которое, осмелюсь думать, ни для вас, ни для семьи известного профессора не будет приятным… Вот вам телефончик доктора — попробуйте обследоваться, полечиться, и, пожалуйста, не спускайте с нее глаз. Может быть, это всего лишь затянувшийся переходный возраст. Такое бывает. И потом, все эти кошмары вокруг… Что в стране творится! Ах, куда мы с вами катимся?! Ну, будьте здоровы! Да, — он остановил выходящего Каратаева, — я слышал, она неплохо образована? Язык знает, с оргтехникой знакома? С вашими-то связями, Григорий Юрьевич, подыщите девушке работу. Повзрослеет, остепенится…
— Благодарю…
Удивительное дело, посещение ряда врачей дало неожиданные результаты. Леночке сказали, что она все еще девственница. Значит, ее не насиловали. То есть нет, ее, конечно же, использовали в своих гнусных целях приятели Фимы. Она это и сама помнит. Но, возможно, девственность ее берегли для того, чтобы с первого клиента содрать побольше денег. Но что же тогда случилось с Фимой? Ведь Лена, как только закроет глаза, сразу видит над собой его мерзкое самодовольное лицо и слышит голос: «А сейчас я буду тебя…»
Всякий раз, вспоминая этот момент, Леночка невольно притрагивается к круглой точечке шрама на животе — память о потушенной сигарете. Извращенец! Рана зажила, зарубцевалась, душа отмякла, и с каждым днем она чувствовала, как силы возвращаются к ней и она возрождается к жизни.
Невропатолог не нашел никаких отклонений. Психиатр выписал лечение слабыми транквилизаторами, покой, витамины и посоветовал не зацикливаться на прошлом.
— Вы должны смотреть вперед. Там столько прекрасного! У вас вся жизнь впереди.
Леночка слушала его рассказы об обездвиженных калеках, о больных раком и другими страшными неизлечимыми болезнями, о людях, которые, несмотря ни на что, продолжают жить, любить, творить. Такие люди преодолевают все, а она… Да, она перенесла — не дай Бог никому, — но — перенесла! Это глагол прошедшего времени.
