Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
Как общественный деятель он отличался редкой последовательностью и смелостью. Злые языки утверждали: легко не бояться, если вам нечего терять. Научные заслуги при любом повороте судьбы уже неоспоримы, главные книги написаны, лишиться службы в шестьдесят пять лет уже не страшно, семьи, за которую можно волноваться, не было и нет. А я бы заметил, что объяснение «нечего терять» к нему применимо, но совсем не в том смысле, который вкладывали злые языки.
Настало время наконец это сказать. У профессора Декарта была странная судьба, прожитая не совсем так, как он вначале собирался. Он говорил (и писал в «Истории моих заблуждений»), что никогда не хотел для себя обычной жизни, боялся ее, потому что лет с пятнадцати, а то и раньше, чувствовал в себе что-то такое, что необходимо было сберечь, выносить в тишине и одиночестве, вырастить, посвящая этому всего себя без остатка, и только потом отдать миру. Его отец в минуту откровенности рассказал сыну о своих юношеских мечтах, от которых пришлось отказаться ради семьи, и впечатлительный подросток сделал для себя выводы. Его страх перед жизнью был страхом живого зерна перед жерновами.
Фредерик остро чувствовал ограниченность своих сил и времени, особенно после череды ранних смертей в его семье, и понимал, что его хватит только на что-то одно. Поэтому выбрал для себя «Касталию» (да, не удивляйтесь, я читал Гессе26) и разреженный воздух университетской науки. Но желание необыкновенной судьбы неожиданно отбросило его от социальной «нормы» на противоположный полюс, и ему выпала настоящая мужская биография – многие ли из его современников-историков могут похвастаться подобной? Воевал, был тяжело ранен, искалечен, видел Париж, потопленный в крови в майские дни 1871 года, испытал клевету, тюрьму, суд и многолетнее изгнание. Пережил по-настоящему страшный роман, который едва не стоил ему рассудка. Падал с верхней ступени карьерной лестницы и все начинал сначала, и снова падал, и снова начинал.
Если б только об этом заранее догадывался тихий книжный мальчик из Ла-Рошели! Как знать, не предпочел бы он вовремя жениться, завести детей и прослужить полвека в лицее преподавателем истории или французской литературы, пописывая на досуге заметки о местных древностях? В «Истории…» он ведь говорит и об этом, в том самом куске, который я цитировал, когда писал об его мыслях накануне расторжения помолвки с госпожой фон Гарденберг. Но в какой-то момент он окончательно отбросил сожаления, принял свою судьбу и ко времени дела Дрейфуса закалился настолько, что ему действительно было уже безразлично, кто и что о нем думает.
По-настоящему сильно ранило его только настороженное отношение реформатской общины. Из членов церковного совета его, в конце концов, попросили уйти. Консистории не нравился его явный антиклерикализм. Профессор Декарт выступал если не за отделение церкви от государства, то, во всяком случае, за невмешательство любой из церквей в политику и в образование, и прямо говорил, что религия – личное дело каждого, а вопрос «что вы исповедуете?» должен считаться интимным и в обществе не задаваться. Замечу, говорил это человек, который не пропускал ни одного воскресного богослужения в часовне Реколетт и каждый день читал дома Библию!
Я уже рассказывал, что он перевел в фонд охраны городских памятников старины весь гонорар за первое, очень успешное издание «Неофициальной истории Ла-Рошели». Вообще, в отношении денег он был не скуп, но по-кальвинистски бережлив, и после этого поступка кто-то при мне довольно бестактно стал расспрашивать его о побудительных причинах такой щедрости. К моему огромному изумлению, он ответил почти без иронии: «Господь устроил так, что я родился в этом городе. Всю жизнь я искал случая как-то выразить, что все понимаю и благодарен, и вот дождался». Чуть ли не первый раз на моей памяти он в обычном разговоре упомянул имя Бога. И был еще второй раз, когда в Ла-Рошель приехал известный протестантский философ и теолог из Германии. Дядя уговорил меня пойти вместе с ним на лекцию, хотя мне совершенно не улыбалось полтора часа сидеть в душном зале и слушать рассуждения о мало интересных мне предметах на плохом французском языке. Профессор Декарт внимательно слушал, задавал много вопросов, помогал лектору с переводом в особо трудных местах. А потом мы шли домой, и он долго молчал, только, подходя к воротам, вдруг сказал: «Никогда бы я не смог стать теологом, философом религии. Это для меня слишком сложно. Я просто знаю, что Христос меня спас, и это навсегда». Видимо, религиозность нужна была ему для баланса – она заполняла нишу смирения, так мало свойственного его личности.
А теперь представьте Фредерика-младшего – блестящего лондонского денди, лучшего студента Королевской академии живописи, скульптуры и архитектуры. Его детские и подростковые эмоциональные «качели» в какой-то степени остались с ним навсегда. Он был быстрым, нервным, порывистым человеком, пил очень много кофе и всю жизнь страдал бессонницей, вспыхивал как порох по любому поводу – только боязнь выпасть из своего общественного круга и не пройти в более высокий заставляла его обуздывать себя. Рядом со своим отцом он напоминал ртутный шарик, бегущий параллельно течению глубокой, могучей, неторопливой реки по собственному извилистому руслу.
Фредди Мюррей начинал как живописец, однако быстро сделал выбор между этим неизвестно что сулящим путем и накатанной дорогой способного архитектора. Он действительно был талантлив – наверное, это даже не случайность, если вспомнить, что его дед с материнской стороны тоже был архитектором. Кузен рано добился известности и умело распорядился внезапно свалившимися связями и деньгами. Но мой портрет Фредди получается однобоким – к этому я добавлю, что он был необыкновенно обаятелен, легок на подъем и заразительно остроумен. Всюду, где он появлялся, немедленно возникало поле высокого эмоционального и интеллектуального напряжения. Всем знаком утомительный тип любимцев общества, которые не терпят конкуренции, и, пока они блистают остроумием и эрудицией, другим приходится служить тусклым фоном, на котором звезды лучше видны. Фредди был редчайшим представителем совсем другой породы. В его присутствии, казалось, даже лампочки вспыхивают ярче. Люди рядом с ним немедленно встряхивались, подтягивались, начинали двигаться легче и изящнее, говорить умно и интересно. Даже в обычные бытовые разговоры он вносил игру ума. В гостиной и за столом возникал обмен мыслями и впечатлениями – неглубокий, но живой, изобилующий тонкими замечаниями и парадоксами. Моя мать, вечно погруженная в повседневные заботы, и то принималась философствовать, а всегда серьезный отец – шутить, и Фредди громче всех смеялся его шуткам.
В ранней молодости у Фредди был роман с художницей-француженкой Камиллой Дюкре. Кузен тогда часто пересекал Ла-Манш, подолгу жил в Париже и даже познакомил с отцом свою невесту, рассказав ей перед этим правду о своем происхождении. Камилла была умна и прелестна, профессор Декарт очень одобрял этот выбор. Однако потом Фредди внезапно расстался с мадемуазель Дюкре и женился на англичанке, девушке из знатной семьи. Фредерик-старший принимал сына таким, как есть, хоть порой делал над собой усилия. Фредерик-младший глубоко уважал своего отца. В том, что им трудно было стать по-настоящему родными, виноват был не недостаток доброй воли. Просто в их отношениях тон задавало свойственное обоим упрямство, а оно здесь было плохим помощником.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
