Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Больше Оболонский вопросов не задавал. В целительстве он был профаном, но не подозревал, что настолько.
То, о чем просил Лукич, было делом не столько сложным, сколько кропотливым и точным. Константин уединился в пустом овине, пропитанном запахами прошлогоднего зерна, с помощью фуражира расчистил свободное пространство, начисто вымел пол и мелом начертил простейшие фигуры – на утрамбованной земле сделать это было одним удовольствием. Однако линии были только началом процесса: их четкость и ограниченность структурированного внутри фигур пространства давали только одно – концентрацию мыслей и сил, а еще устанавливали необходимые пределы, в рамках которых нужно удержать действие магии.
Вот теперь можно было приступить к тому, что при ошибке в худшем случае разорвет человека, стоящего внутри, на части. Или это в лучшем случае, если считать, что остальные люди, искоса наблюдающие за запертой дверью овина, не пострадают. Они даже не догадаются о том, какой опасности могли подвергнуться…
– Герман его год назад подобрал, – устало присевши на траву под яблоней, вдруг заговорил Лукич. Он все еще время от времени подглядывал на прикрытую дверцу погреба, где в полной темноте, зато в относительной прохладе, спал Аська. На косяке висел пучок свежей душицы, еще не успевшей завять, и стебель шалфея – помимо экстрактов, которые пользовал для лечения ран, Лукич не брезговал и любыми другими средствами. И душица, и шалфей считались прекрасными помощниками в лечении любой болезни, а от помощи лекарь ни от какой не отказался. Оболонский про себя улыбнулся – Лукич, один из самых искусных лекарей, которых ему довелось увидеть, забавно сочетал в своей практике и науку и суеверия, относясь к обоим совершенно серьезно. При всем том он не был магом, обладая лишь зачатками «видца». Тонкое врачевство на уровне вмешательства в действие субстанций, основных жизненных потоков любого живого организма, перемежалось у него с обкладыванием тела курящимися стеблями зверобоя, чтобы отогнать злых духов, или амулетами, призывающими на помощь духов добрых.
Но умиротворенное лицо Аськи лучше всяких рассуждений говорило о действенности лечения. Какого бы то ни было, зато действенного.
– …совсем доходяга был, кожа да кости, по-русски трех слов связать не мог. Сейчас-то он понимает все, а вот говорит мало.
– Разве он не русский? – удивился Оболонский, оглядываясь на погреб, в глубине которого спал молчаливый парень со светло-русыми кудрями, голубыми глазами и улыбкой во весь рот, юношески угловатый, иной раз смущавшийся и красневший, как девчонка, но уже чуявший свою рвущуюся наружу мужскую силу. Однако на то, что за время их знакомства Аська не сказал нормально ни слова, а только смеялся или стонал, Константин обратил внимание только сейчас.
– Русский, русский, – закивал Лукич, – Только когда мы его подобрали, называл себя Асметтином и за любой косой взгляд мог запросто перерезать глотку. Насилу отучили. Что бешеный пес был, дикий, оголодавший…
А Оболонский между прочим думал, что странная женская кличка приклеилась к парню из-за его простодушия и по-девичьи миловидных черт лица.
– Слышали про хунджаров?
Константин еще раз оглянулся на погреб, потом медленно кивнул.
– Османские воины-ведьмаки, главным оружием которых являются джинны или другая нечисть, которую они держат под своим контролем.
– Османская дрянь аль турецкая, разницы мало. Аська наш мальцом к туркам в плен попал. Про себя он забыл, ни откуда родом, ни как звать – ничегошеньки не помнит, но это еще полбеды. С его-то Даром его сызмальства на нечисть натаскивать стали, так он вообще забыл, что человеком является. Как ему сбежать удалось, ума не приложу – турки своих хунджаров держат на привязи что в кандалах. Аська о себе не рассказывает, отмалчивается, если спросишь, но кое-что из него мы вытащили. Бежал на корабле, добрался до Адэссы, а после уж как вышло само собой. По лесам прятался, что звереныш дикий. Если бы не Герман, порешили бы парнишку… Ума не приложу, как он без Германа жить будет? Он же Кардашева боготворил… Да все мы Германа любили, чего уж там говорить…
– Почему Менькович, Гаврила Лукич? Герман ведь неспроста сюда приехал, так ведь? – вдруг спросил Константин.
– Да как сказать, – неопределенно пожал плечами фуражир, не удивившись неожиданному вопросу, – Неспроста ничто не бывает, на все есть причины и воля Божья. А вот насчет того, как Герман в Звятовск попал, так я скажу, что неприятностей на свою задницу здесь он не искал, они сами его нашли. Не из-за Меньковича, это из-за купчишки одного, а точнее будет, из-за бабы его. Герман-то парень не кобелистый, но иной раз шальной, сладу нет, как приспичит что – не отговоришь. Так и с бабами у него…хм… бывает… Мы тогда были в Кольцовке, домой ехали, там-то Герман увидел одну купчиху, молодка ладная, веселая, нечего сказать, хороша, да и увязался за ней что банный лист. Ну, то дело молодое, не мне судить, – явное неодобрение в голосе Лукича совсем не вязалось со сказанными словами, – Купец тот то ли прослышал что, то ли так, дела поделал, срок его вышел, только медлить не стал да и спешненько отбыл из Кольцовки денька через два и жонку увез от греха подальше. А Герман, ты ж поди, за ними увязался. Утром проснулись – а его и след простыл, только записку оставил, мол, ждите-дожидайтесь, скоро буду. Мы и ждали, безделием маялись. А недели через полторы еще одну записку получили. Езжайте, пишет, в Звятовск, да побыстрее. Дело есть. Вот так мы здесь и оказались.
– Так Кардашев до этого Брунова не знал?
– Брунова? Нет, – лекарь медленно помотал головой, – про Брунова он здесь узнал. А интерес Германа был в Бельке. Вот что его привлекло – Белька. Тут вам каждый про нее расскажет.
– Сказка как сказка, – равнодушно пожал плечами Оболонский, – я немало таких слышал.
– Ага, – загадочно подняв вверх указательный палец, Лукич снизил голос до шепота, – Сказка хороша, когда она закончена, а ежели кому в голову придет ее повторить…
– Так Вы тоже в это верите? Что новая Белька объявилась?
– Ну, верю, не верю, – уклончиво ответил Лукич, – Моей вере цены нет, а по части ведьм то Ваша забота. Однако ж сложите два и два: дети пропадают, оборотни бегают, волки на болотах воют… Вот Вам и новая сказка. И чего в старой сказке недостало, то в новую не боязно вставить. Там детей украденных не было – здесь будут, да еще и Белькой хищенные. Может, молва людская забавляется, а может…
– Да уж, под прикрытием старой сказки удобно делать новую, – задумчиво сказал Константин, – Возможно, тут Вы и правы.
Лукич устало откинулся назад, искоса поглядывая на расслабившегося мага. Константин жевал травинку, глядя куда-то в темнеющие закатные небеса. Он довольно быстро восстановился после применения магии, однако вечером все равно предпочел отдохнуть – слабость давала о себе знать. Предчувствие смутно вещало, что завтра будет нелегкий день, а иногда маг прислушивался к тому, о чем предупреждает внутренний голос.
Хорошо бы поговорить с Аськой, распросить о том, что ему сказал вирник. Тот, в ручье которого утоп Мазюта. Наверняка парень про Хозяина узнал больше, чем говорит, и теперь Оболонский понимал почему: иной раз о своих ощущениях и на родном языке сказать-то трудно… Знай он больше о Хозяине – найти стервеца будет куда легче. А знай о нем раньше – не случилось бы то, что произошло на ставе. Непростительная небрежность.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
