Что может быть проще точки. Однозначный финал любого предложения. Такая кажущаяся лёгкость, если точно определил место этой точки в конце предложения. Тогда она и заиграет во всю свою безграничность. Это как белый цвет, в котором полная радуга, надо лишь его правильно разложить под определённым углом.
Он так усиленно напрягал слух, что почудилось: комариный вызвонк, переходящий в ультразвук.
– Песнь одинокого самца. Звук острого клинка, рассекающего воздух. Перед огромным исполином, передо мной, перед самым носом у врага. И от того, как она звучит, будет зависеть благосклонность самки и станет ли он претендентом на исполнение самого сильного инстинкта – продолжения рода, вида.
Он представил себя как бы со стороны улицы, лежащим на низенькой раскладушке, а сразу за зелёной стеночкой – дорога, присыпанная битым кирпичом, кусками асфальта, бетонной крошкой от разборки снесённых хрущёвок. Дальше невысокие в нескольких метрах от насыпи, большой куст ромашек, очень белых и торжественных на этом неказистом фоне, неуместных здесь, невысокие деревца рядом со шпалами. Жёлтые, как моча, листья. Да и пахнет мочой, потому что сюда бегают рабочие по малой нужде – так им удобней, пока ещё не холодно. Рельсы блестят и белеют в сумраке узкой лентой, темнеют густые деревья, огромный забор пивоваренной компании и корпуса высоченные, пакгаузы, подслеповатые, пыльные оконца. Темень, мрак, людей нет. Промзона. И в сердце этой зоны – он. Как в море на матрасике. Опять банальщина, «волны моря житейскага» покачивают, уносят далеко.
– Мой возраст – потеря интереса ко многим глупостям, которые прежде так меня занимали, отнимали массу времени, отсутствие любопытства в каких-то общих вопросах, а временами простая лень, потому как заведомо ясно, что дальше будет беспросветная глупость. Всё это вместе вытолкнуло меня на обочину дороги, на уровень щёбенки железнодорожного полотна, в этот проржавевший, изъеденный молью времени, зелёный сарайчик.
И вновь он вспомнил, как однажды ночью, классе в восьмом, вышел из своей комнатки без окон, подошёл к спящим родителям. Мама мгновенно проснулась. Он взял угол пододеяльника, без видимых усилий оторвал его, вложил в ладонь маме:
– Вам сдача. Сорок две монеты.
Постоял немного в бледном свете полной луны. Ушёл к себе. Повздыхал, пробормотал что-то невразумительное и уснул. Родители перепугались, глаз до утра не сомкнули. Он же ничего и не вспомнил на другой день.
Один-единственный раз. Что это было? Воспоминание приходит постоянно.
– И объяли меня видения, как воды плод во чреве.
И снова тихо сыпал дождь.
– Как всё должно быть размыто сейчас обильной водой с неба. Акварель стекает, и остаётся невнятный фон перемешанных красок.
Он вспомнил, что днём так же надоедливо лил дождь, и в какой-то краткий момент неожиданно краски вдруг пришли в соответствие друг с другом и с чьей-то подачи роскошной фантазией вспыхнула картина. Он не смог её запечатлеть в полном объёме, во всём насыщенном великолепии, но понял, что это сделано не руками, не механически, а возникло как бы само, по воле Творца. Он подивился этому, решил, что не забудет краткого видения, и вот сейчас вспомнил. И вновь восхитился, хотя ещё меньше вспомнил деталей, но то настроение вернулось.
– Венера Милосская. Символ божественной красоты, сотворённой Богом, не руками людей. Гениальным вдохновением от Бога. Как бесполезен язык, мозг работает сам на себя, вхолостую, но внутри меня. Я становлюсь непонятен, труднодоступен для окружающих, такое универсальное средство общения сделало меня неконтактным, словно я оказался в другой стране, где все говорят на другом языке, я пытаюсь его понять, но моё внутреннее возмущение мешает, тормозит, и ничего с этим поделать невозможно.
Потом мощно выдохнул из глубины железного нутра дизель большого локомотива, заскочившего на минутку сюда хозяина дальних перегонов, басовито прогудел, сперва забрякали, потом застучали ритмично колёса пустых вагонов.
Сергей подумал, что вот он уже проскочил маневровые стрелки, и незаметно уснул под этот перестук.
* * *
Утром пришёл в офис мастер Юра.
– Ты меня в Одинцово не подкинешь? – спросил Виталий. – У меня движок на переборке. Клапана застучали, ну там, вкладыши, кольца, прокладки. Полна жопа огурцов! Туда неудобно добираться на общественном транспорте.
– Ладно, отвезу. Когда надо-то?
– Завтра к вечеру. Очередная радость на двадцать три тыщи рублей!
– Договорились!
Виталий крепко пожал руку мастеру:
– Иди. Работы непочатый край. Пять конструкций. И – каких! Ни разу такие не делали. Стенки – семь с половиной в высоту! Уму непостижимо. А делать – надо!
Мастер ушёл. Виталий вновь засел за расчёты. Сергей присел к столу Михаила, уточнили вместе, какие и как делать чертежи, схемы, размеры яснее показать. Потом вернулся к своему компьютеру, стал прикидывать список продуктов на вечер и вдруг поймал себя на мысли, что уже полдень, а Виталий так и не извинился перед всем офисом за дикую вчерашнюю сцену.
И снова начало тлеть и копошиться, разгораясь, раздражение.
– Значит, толком и не замирились? – расстроился он. – Так – водки выпили, потрындели ни о чём.
Но зла он не затаил. Подосадовал немного, приписал всё рассеянности Виталия, большой нагрузке по договору, и как-то незаметно переключился на работу. Позже опять вспомнил про Виталия, но сказал себе, что гордыня – грех номер один, и запретил себе возвращаться к этой теме.
Новый заказчик постоянно запрашивал какие-то справки, копии сертификатов, просил разъяснить некоторые тонкости конструктива, и Сергей был плотно загружен весь день. Вопросов было много, были они самые разнообразные. Но если просуммировать, то ничего лишнего и не требовали, да и делали это тактично и уважительно, пальцы не растопыривая, как говорится. Не кичились вовсе большим заказом.
Сергей это понял и терпеливо занимался бумаготворчеством.
Тихо играла музыка, бесновался диджей в приёмнике на столе дизайнера Миши.
– Радиоволны бьются о городские небоскрёбы, как о сваи причала, – подумал он. – Почему, когда мне особенно грустно, рождаются необычные мысли?
Затопили батареи.
– Батарея, огонь! – засмеялся Сергей. – Как сразу стало уютно. Правда?
– И то верно! Уж надоело в платки кутаться, – сказала Марина.
Невесть откуда повылезали вялые мухи, большие, как чёрные фасолины в супе.
– Мне тут попалась мысль в одной статейке, – сказал он вслух: – Если в книжке начинают переходить к мухам – это признак дурного тона! А вон у Чехова – мухи сплошь и рядом. Более трёхсот рассказов написал и, наверное, в половине – мухи в разных видах. Как символ скуки, безысходности, убожества. Он же гениальный мастер и лишних деталей себе не позволял.
– И вы все рассказы прочли? – полюбопытствовала Марина.
