Книга Андеграунд - Сергей Могилевцев

Моя учеба в институте в конце концов закончилась, я получил диплом, и был вынужден покинуть свою комнату в общежитии. Если бы стены ее обладали волшебным свойством, они бы покрылись картинами одновременно и любопытными, и отталкивающими, но, впрочем, это с какой колокольни смотреть. Если бы стены ваших, господа, домов, обрели волшебные свойства, они бы покрылись не менее любопытными картинами и узорами. К счастью для всех, картинами и узорами покрываются только стекла в русских домах во время зимы, и в этом, безусловно, видна милость Творца, дозволяющего людям жить дальше, и забывать о том, что было вчера, а также три дня назад. Откровенно взглянуть на себя в зеркало, господа, способен не каждый, а уж о том, чтобы откровенно, или хотя бы на один процент откровенно написать собственную исповедь, вообще речь не идет. Нет, господа, в мире откровенных исповедей, хотя бы на один процент, в том числе и русских исповедей. Мы вот тут разбирали недавно исповедь Льва Толстого, и выяснили, что граф сплошь и рядом лукавит, так что исповедь его правдива не боле, чем на один процент. Давайте уж заодно разберем еще одну русскую исповедь, а именно рассказ «Исповедь» Михаила Зощенко. Вообще-то Зощенко пытается исповедаться перед читателями во многих своих вещах, и прежде всего в таких больших, как «Возвращенная молодость» и «Перед восходом солнца». Но все эти исповеди сводятся в основном к утверждению, что он с детства страдает нервной болезнью, а также поражен страхом, от которых и старается всю жизнь избавиться. Это, друзья, не исповеди, а медицинская выписка из терапевтического, или, в лучшем случае, неврологического отделения областной заштатной больницы, тут настоящей исповеди нет, и она не дотягивает даже до куцей исповеди Льва Толстого. А вот рассказ «Исповедь» – это совершенно другое дело! Этот малюсенький рассказик Зощенко вовсе не обязан был писать, и его никто за язык не тянул высказать то, что он в нем высказал. Однако вот написал же, и помимо воли проговорился так, что лучше бы он это не делал. Однако дело сделано, и господин Зощенко раскрывается в этом рассказе настолько, что это полностью перечеркивает все написанное им до этого. Неграмотная бабка Фекла собирается в церковь на исповедь, и поп (да, именно поп, а не батюшка, и не священник!) несет в разговоре с ней такую ахинею, что просто ума не приложить, откуда Зощенко это взял? Поп начинает исповедь, и спрашивает у Феклы, что говорят о религии люди, и не говорят ли они, что Бог, и все, что он создал, одна лишь химия? (Да, да, именно «химия», так у Зощенко и написано!) Понятно, что называть батюшку попом, а Бога, планеты, облака, и все остальное химией, требовало от Зощенко проклятое время, но ведь его, как мы уже говорили, никто за язык не тянул! Он не обязан был писать этот миниатюрный рассказ, и, тем не менее, написал. Написал, понимая, что лжет самым невообразимым образом, что лизоблюдствует перед властями самым невообразимым образом, и что прогибается перед проклятым временем самым невообразимым образом! То есть это не темная бабка Фекла из рассказа пошла к попу на исповедь, а это Зощенко исповедуется перед нами, и сообщает о том, что он лжец, что он низок, а заодно уж и садомазохист в самой последней степени! Такое не только в литературе не каждый день увидишь, но и не во всякой исповеди услышишь. Это, господа, дорогого стоит, и перечеркивает все предыдущие попытки Зощенко якобы исповедаться, сообщая нам, что он с детства чрезвычайно нервозен и чрезвычайно всего боится. Все это были лишь отвлекающие моменты, уводящие нас в сторону от главного, от того, в чем помимо воли раскрывается Зощенко в рассказе «Исповедь». А именно от собственной лжи, низости, неискренности и садомазохизма, которые он старательно прятал, и вовсе не хотел выносить на люди. Однако вот нечаянно вынес, и тем самым публично высек себя. Возможно, кстати, что это еще один его тщательно скрываемый порок – получать удовольствие от прилюдной порки, в котором бы он тоже никогда не признался. Вот вам, господа, и искренность так называемых исповедей, в которых искренности и правдивости нет и на один процент, и которые пишутся лишь для отвлекающего маневра. Для того, чтобы скрыть ими собственный страх, или затем, чтобы заморочить читателю голову, и увести его в сторону от бездны грехов и пороков, не помещающихся уже давно в душе автора исповеди. Вот вам, господа, сущность так называемых исповедей вообще, а также наших русских исповедей! Записки эти, как я уже говорил, тоже можно считать формой моей собственной исповеди, а о правдивости их судить, разумеется, не мне, а тебе, просвещенный читатель. Решай сам, правдивы ли они хотя бы на один процент, или нет. Я же, со своей стороны, уверен, что правдивы на все сто процентов. Просто объем этих записок позволяет не о всем рассказать, да и не о всем я рассказывать хочу, потому что не все мне приятно и мило. Впрочем, что пройдет, то точно, как мы знаем, будет мило, и с того времени, как я, двадцатипятилетний, закончил свой институт, и до настоящего момента, прошло уже девятнадцать лет. Так что многое уже или действительно поросло травой забвения, и стало милым, а другое попросту забылось, или я предпочел забыть о нем, что, вообще-то, одно и то же. Чтобы совсем закончить тему о русских исповедях, которая, думаю, неисчерпаема, замечу уж, что у нас вполне можно, и даже нужно, критиковать и разбирать по косточкам великих, и нельзя обвинять маленьких. Критиковать Льва Толстого вполне можно и нужно, что вокруг каждый день и делается, так что от бедного графа мало что осталось, кроме, разумеется, «Войны и мира» и «Анны Карениной». Но критиковать Зощенко ни в коем случае нельзя, ибо он ничтожен и мал по сравнению с графом Толстым, и вообще достаточно пострадал от Сталина! Господа, мы что, в богадельне живем, и не смеем покритиковать, и даже уничтожить морально немощную старушку? Мы, господа, живем в мире, где ежедневно кого-нибудь убивают, или, еще хуже, уничтожают самым невообразимым образом! И если уж Зощенко в упор застрелил, унизил и растоптал темную и необразованную старушку Феклу, а заодно и бесстыжего попа, пришедшего к мысли, что вся его вера и сам Бог всего лишь обычная химия, то пусть за это и отвечает! Раз граф Толстой отвечает, то пусть и Зощенко отвечает. А иначе зачем бумагу переводить?