Самое ужасное, что может случиться с человеком, подумал он, это стать посмешищем в собственных глазах в том, что для тебя важнее всего на свете, обнаружив, что суть твоих чувств – просто ненужный хлам.
– Джордж оплатил содержание Элизабет в больнице за три месяца вперед, объяснил, что они в разводе и у него есть своя жизнь, которая требует его возвращения в Лондон, после чего откланялся.
Какая же он сволочь! – сказала одна из медсестер, когда Джордж покинул отделение интенсивной терапии. Ну почему сволочь? – возразила вторая. – Они в разводе. Может, вообще она его бросила – так чего удивляться? Даже у любящих супругов от такого зачастую крышу сносит. А этот все-таки приехал с другого континента и лечение оплатил.
В холле у лифтов Джордж столкнулся с высоким интересным мужчиной, который был явно не в своей тарелке.
– Где отделение интенсивной терапии? – спросил мужчина, схватив Джорджа за локоть. – Моя девушка… моя жена… Элизабет… попала в аварию, она в коме… – не владея собой, добавил он.
«Так вот ради кого она ушла от меня…» – подумал Джордж.
Впервые он увидел своего соперника – не образ, который иногда возникал у него в мыслях, а самого настоящего, во плоти, почему-то живо знакомого (наверное, потому, что он отражал чаяния Лизы) и тем не менее ускользающего от понимания. Не многим дано увидеть другого с такой потрясающей ясностью: стоит мозаике сложиться – и она тут же распадается, миг откровения длится секунду, но опыт познания остается навсегда.
Джордж прочел в глазах мужчины такую гамму чувств и столь сильных, что это потрясло его. Сам он никогда не испытывал ничего подобного. Видимо, был неспособен.
– По коридору и направо, – ответил он, не представившись и ничего не сказав о своих отношениях с Лизой.
Короткий разговор с человеком, которого уже и след простыл, очень взбудоражил его, взволновал и в то же время оставил неудовлетворенным.
«Поразительно, сколь многого я ожидал, примчавшись сюда к Элизабет, и все равно она по-прежнему мучительно недосягаема, – подумал он. – Однако Лиза бросила меня вовсе не потому, что я настолько плох и она предпочла мне одиночество, а потому, что нашла кого-то лучше».
И это, на удивление, утешило Джорджа. Восстановило его самоуважение.
Ник представился мужем Элизабет, чтобы его пропустили к ней.
– Был тут уже один муж, – сказала пожилая медсестра, окинув его оценивающим взглядом. – Приехал, помахал кредиткой и сделал женушке ручкой, узнав, что она может и не прийти в себя.
– Это, наверное, Джордж, бывший муж, – пояснил Ник, удивившись, что тот опередил его. – Я бы хотел увидеть жену и пообщаться с врачом, – твердо добавил он.
Что ж, может, ты и не такой, как этот Джордж, – рассудила медсестра. – Ладно, сейчас позову врача, а ты стой тут, сам никуда не ходи, – велела она.
После беседы с врачом Ник позвонил отцу.
– Ты уже видел ее, как она? – спросил отец.
– Пока не видел, обещают, что пустят меня к ней завтра, – ответил Ник.
– А что сказал врач?
– Говорит, неизвестно, выйдет она из комы или нет, и если выйдет, то когда, и будет ли дееспособна… Но надежда есть, – повторил Ник слова доктора. – Врач всегда должен надеяться – такая уж у него профессия. Да только он надеется отстраненно, а я здесь, чтобы сделать надежду явью, потому что для меня лишь это имеет значение.
– Ты там держись, Ники, и помни, что я с тобой и сердцем, и душой, – заверил его отец.
– Я знаю. Спасибо, пап. Завтра позвоню, – пообещал Ник.
Медсестра, подслушавшая его телефонный разговор, сразу прониклась к нему симпатией.
– Ты мне номер-то свой оставь, вдруг она очнется, так я тебе позвоню, я до утра дежурить буду, – с сочувствием в голосе сказала эта немолодая женщина, повидавшая на своем веку уже немало жизненных трагедий.
Ник поблагодарил ее и записал на листочке, который она дала, номер своего телефона.
– Вы муж Элизабет? – спросила его странного вида девушка, оказавшаяся, как потом выяснилось, помощницей режиссера той самой «мыльной оперы», что привела Лизу в Нью-Йорк.
Она была в мини-юбочке, плотно обтягивающей невероятно худые бедра, и в топике из хлопка, едва прикрывавшем ее плечи и ту часть тела, которая, вот уж действительно, сразу бросалась в глаза. Голые руки, усыпанные родинками и веснушками, как две дирижерские палочки, то и дело мелькали в воздухе, пока она говорила. Однако больше всего становилось не по себе при взгляде на ее лицо. Она наложила грим таким образом, что он заострил черты лица, придав им враждебное выражение. Когда ее чересчур красный рот открывался, он напоминал отверстую рану.
Девушка поинтересовалась, где Ник остановился, и, узнав, что он приехал в больницу прямо из аэропорта, предложила ему воспользоваться номером в отеле, который студия предоставила Элизабет, поскольку «все в съемочной группе потрясены случившимся и хотят хоть чем-нибудь помочь». А про себя подумала: «Все равно номер оплачен до конца месяца».
Ник с благодарностью согласился, попрощался с пожилой медсестрой, и помощница режиссера отвезла его в отель.
У него было такое чувство, будто до Лизиной аварии он жил во сне и только теперь проснулся. Но, проснувшись, очутился в кошмаре.
Человек надеется, что в подобные моменты вера послужит ему утешением. Однако, когда такое случается, обнаруживаешь, что это не так. Утешения нет.
Уже несколько дней Ник не покидал больничную палату, которая будто застыла в странном оцепенении. Лишь в стекло окна, чуть слышно жужжа, билась муха.
Опустошенный, он был не в силах что-либо сделать, просто сидел рядом с Элизабет и не сводил с нее глаз.
Медсестры подкармливали его больничной едой, «чтоб совсем не отощал», и уговаривали поехать в отель – хоть немного отдохнуть. Но он не соглашался. Даже ночью дремал на соседней кровати, опасаясь оставить Лизу хоть на минуту. Особенно он страшился последнего часа между ночью и утром, когда, как ему казалось, ее жизнь почти угасала.
Рассветное солнце выхватывало из тьмы немногие еще сохранившиеся осколки его сил и возвращало в настоящее. Он с трудом обводил взглядом палату, когда пелена сна рассеивалась перед глазами, и, увидев Лизу, испытывал облегчение – она здесь.
Склонившись к ней, он прислушивался к ее дыханию, словно заучивал его. Как рука нежно обхватывает выпавшего из гнезда птенчика, так он прятал в ладонях памяти эту добычу – звуки, ставшие его достоянием, отпущенные судьбой для коллекции их интимностей.
А потом начинал ей что-то рассказывать, вспоминал Венецию, как им там было хорошо, людей, которых они выбирали объектами своих игр, говорил о том, сколько всего им еще предстоит вместе…
И однажды она пришла в себя. Ненадолго, всего на несколько часов, но это был несомненный прогресс.
Элизабет не понимала, где она и как сюда попала. Ник не мог выдержать ее взгляда, который шел откуда-то издалека, пронизывал его и неизвестно куда был направлен. Но доктор сказал, что при поддержке любимого человека и правильной терапии мозг восстановится полностью и она сможет снова жить полноценной жизнью.
