Забудешь дом родной тогда, А город свой тем паче. Ведь ты навечно, навсегда Останешься в Иначе.
Они тикали громче и громче, они заглушили музыку Собакевича и Котовича, заглушили голоса Альпенгольдовых и Полтергейстовых, смех Человека-Кактуса и господина Гуся, топот танцующих ног Маман и ее девятерых детей…
— Торопись! — сказал у меня в голове голос, похожий на голос Песочников. — Твоя секунда на исходе!
Я судорожно заозирался в надежде увидеть наконец Фому Фомича, но лепешка из соседей плотнее и плотнее сжималась вокруг меня:
— Спасибо! — шептали они, и их горячее дыхание обжигало мне лицо.
— Спасибо! — говорили они, и их голоса впивались мне в уши.
— ПОЖАЛУЙСТА! — изо всех сил заорал я. — Фома Фомич, ну, ПОЖАЛУЙСТА!
И вдруг лепешка вокруг меня, плотная лепешка из соседей, разломилась пополам, и в ее серединке я увидел Фому Фомича.
Глава 26
Или
И как я раньше его не увидел? Я был изумлен. Потому что не увидеть его раньше было просто невозможно.
Фома Фомич, мой маленький домашний грызун, был огромнейшим.
Его туловище уходило под потолок, а, учитывая то, что высота потолка в моей бывшей комнате тоже была ненормальной, учитывая это, голову Фомы Фомича я смог разглядеть только в подзорную трубу. Она как раз валялась тут, в кустиках.
Кустики, кстати, оказались частью Фомы Фомича. Точнее, его мехом (он рос у него на задних лапах и хвосте).
Удостоверившись в трубу, что это тот, кто мне нужен, я крикнул:
— Фома Фомич, милый, это я!
— Громче кричи, — посоветовала мне Принцесса Морковка крошечным ртом.
Она стояла рядышком в окружении незнакомых мне мальчиков.
— На вот, залезь, — она придвинула к боку Фомы Фомича лестницу, увитую плющом.
Я залез на нее и опять крикнул:
— Фома Фомич! Ты меня слышишь?
— БО-БО-БА-БУ-БА! — прогремело под потолком.
Прогремело так, что я кубарем скатился с лестницы.
— Не понял! Что?
— БО-БО-БА-БУ-БА!
Ну что ты будешь с ним делать? Он так ТОЛСТО говорит своим БОЛЬШИМ голосом, что я ничегошеньки не слышу!
— Ничего не слышу, — пожаловался я Принцессе, но она только дернула плечиками.
— Фома! Говори, пожалуйста, тише! Я тебя не слышу! — снова заорал я во все горло.
— БЫ-БО! — громыхнуло из-под потолка. Так совершенно невозможно разговаривать!
Может, собрать гостей и организовать живую пирамиду? Я бы залез наверх — все было бы повыше.
Я огляделся — но вокруг никого не было.
Все гости куда-то делись.
— А где все? — спросил я у Принцессы.
— Где-где — в Караганде!
— Правда, что ли?
— Нет, конечно. Все в Иначе.
— А мы тогда где? — я даже растерялся. Неужели я уже в Так? Неужели все позади? Сердце у меня защекотало, как будто по нему прополз жук.
— Мы в Или.
— В иле?
— Не в иле, а в Или — между Так или Иначе.
Ужас. Час от часу не легче.
— Это ты Песочникам спасибо скажи. Это они тебе секунду растянули, чтобы ты успел хотя бы сюда.
— А если бы не успел, то что?
— То все.
— Ясно. Что мне все-таки с Фомой Фомичом делать? Он вообще меня не слышит.
— А я понятия не имею. Сам думай.
— Я думаю.
— Вот и думай.
— А я и думаю.
Я снова посмотрел в трубу. Фома Фомич меня явно видел. Я это видел по его глазам и по общему выражению морды. Оно было сострадательное. А может…
А может, он меня слышит?
— Ты меня слышишь? — крикнул я и быстренько глянул в трубу.
Фома кивнул.
Ура! Он слышит!
А я нет.
«Имеющий Ухо да услышит», — вдруг вспомнил я пророческие слова Буренкиных.
Я судорожно зашарил по карманам. Где же оно? Ну, где?
Вот оно!
Я вынул из кармана куртки вафельное ухо Альпенгольдова и стал крутить его в руках.
Я не знал, что с ним делать. Может, съесть?
Я сунул ухо в рот.
— Ты сбрендил? А ну, выплюнь сейчас же! — гаркнула на меня Принцесса, и ее спутники посмотрели на меня осуждающе.
— К уху приставь, дуралей!
Я сделал, как она сказала, и ухо стало как мое собственное. Во дела! Я зыркнул в трубу:
— Теперь слышишь? — спросил Фома Фомич своим обычным приятным голосом.
Хотя «обычным» — это я неправильно выразился. С Фомой Фомичом мне раньше разговаривать никогда не доводилось — мы все больше помалкивали. Я его кормил горохом и подорожником, а он ел, и мы помалкивали.
