Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
На сей раз для мобилизации оппозиция пользовалась не машинописными листовками, самодельными плакатиками и стационарными телефонами, а социальными медиасетями «ВКонтакте», Facebook и Twitter.
Власть пыталась разнообразными способами сдержать оппозиционную динамику. ФСБ предложила основателю и генеральному директору социальной сети «ВКонтакте» Павлу Дурову заблокировать пять сообществ (четыре из которых содержали в названии словосочетание «против „Единой России“») и две встречи. После того как Дуров отказался это сделать, его повесткой вызвали для дачи объяснений в прокуратуру Петербурга[52].
Было объявлено о прорыве подземных вод в центре Москвы: подходы к памятнику Карлу Марксу на площади Революции закрыли заграждениями с табличками «Мосводоканал». Однако это лишь подогревало азарт возможных участников митинга: нас боятся, думали они. Итак, днем 10 декабря в центре Москвы должно было собраться огромное количество людей, считающих выборы нечестными, а себя – обманутыми.
В тот момент власть находилась в очень слабой позиции. Согласно ее же собственному закону, число участников мероприятия не должно было превышать заявленной численности, то есть в данном случае 300 человек. А остальных – несколько десятков тысяч человек – надлежало на митинг не пустить. Это выглядело немыслимым без закрытия станций метро в центре города и применения массового насилия к стремящимся на митинг людям. Центр Москвы в этом случае превратился бы в арену ожесточенного гражданского противостояния с непредсказуемыми последствиями. А мирный моральный протест очень быстро перерос бы в протест политический и, вероятно, совсем немирный.
Но альтернатива превентивному разгону митинга выглядела для власти еще хуже. Во-первых, закрыв глаза на нарушение собственного же закона, она тем самым выказывала urbi et orbi свою слабость и страх, подогревая энтузиазм участников митинга и порождая у них уверенность в первой одержанной победе.
Во-вторых, из топографии центра Москвы с неизбежностью следовало, что несколько десятков тысяч человек окажутся фактически у стен Государственной думы и в пяти минутах ходьбы от здания Центризбиркома. А массовая динамика, как хорошо известно, непредсказуема. Один-два призыва с трибуны митинга, спонтанное движение среди его участников, провокация или неловкие действия полиции – и гигантская толпа могла бы двинуться на здание Государственной думы или Центризбирком. Результат был бы тем, что и в первом случае: превращение центра российской столицы в зону ожесточенного конфликта.
Тем более что среди участников митинга заведомо были политические группировки, например наследовавшая Национал-большевистской партии «Другая Россия» Эдуарда Лимонова (но не только), нацеленные на прямое действие и планировавшие превратить моральный гражданский протест в политическую революцию. И у этого намерения были более чем серьезные основания для успеха. Несколько сот человек «Другой России» при поддержке пары тысяч радикальных участников митинга (а в таком количестве они там точно имелись) легко могли стать острием копья, таранящего режим.
Сложились все условия для успешного революционного выступления: время, место, люди, настроение. Власть была неподдельно напугана, а трещины внутри нее могли превратиться в раскол. По крайней мере, в ближайшем окружении президента Медведева стал обсуждаться вопрос, не выступить ли ему на митинге 10 декабря, солидаризовавшись с некоторыми требования оппозиции. В политическом смысле это означало бы открытый конфликт между президентом Дмитрием Медведевым и премьер-министром Владимиром Путиным и раскол элиты. Исходя из психологического профиля Медведева, он вряд ли решился бы на подобный шаг. Однако само обсуждение этой возможности в «ближнем кругу» выглядело симптоматичным и свидетельствовало об очень высоком напряжении внутри правящей российской группировки.
В общем, все оборачивалось против власти и в пользу оппозиции. И вот тогда произошло следующее: лидеры оппозиции сами, по собственной воле пришли на помощь власти, которую клеймили и против которой выступали! Более того, они эту власть фактически спасли.
Вечером 8 декабря по инициативе истеблишментарных лидеров оппозиции в московской мэрии состоялись переговоры, в ходе которых Владимир Рыжков (в то время один из сопредседателей партии ПАРНАС), Сергей Пархоменко (известный оппозиционный журналист), Геннадий Гудков (в то время депутат Госдумы от партии «Справедливая Россия») сами (!) предложили перенести оппозиционный митинг с площади Революции на Болотную площадь. (Как символичны эти названия!) Хотя формально переговоры со стороны мэрии вел вице-мэр Александр Горбенко, на них присутствовал заместитель главы президентской администрации Алексей Громов. В свою очередь, физически отсутствовавший на переговорах Борис Немцов в телефонном разговоре одобрил эту сделку, по завершении которой ее участники вместе выпили виски[53].
Вот таким незатейливым образом была в прямом смысле пропита уникальная возможность кардинального изменения политической ситуации в России. И причиной тому не жестокость и запугивания власти, не непреодолимое давление обстоятельств, а глупость, трусость и политическая импотенция конкретных людей. Как там говорил товарищ Берия: «У каждой ошибки есть фамилия, имя и отчество»?
Произошедшее скорее типично, чем уникально. Джин Шарп, автор известной брошюры о ненасильственном сопротивлении, охарактеризовал поведение таких политиков следующим образом: «Хотя они никогда этого не признают и, возможно, даже сами не думают об этом, их действия представляются им безнадежными»[54].
На мой взгляд, это абсолютно точная характеристика. Здесь важно пояснить, что она относится не к интеллекту, не к ценностям, не к идеологии и не к политическим взглядам, а к темпераменту и к воле, то есть к тому, что и составляет политическую экзистенцию. Перед тем, чтобы что-то изменить, надо по-настоящему хотеть этих изменений и быть готовым рисковать ради них.
Как ни странно (а может, и вовсе не странно), избыточная рефлексия категорически противопоказана политику в критической ситуации. Ибо в кризисе политика выступает как искусство невозможного, а вовсе не как искусство возможного. В сущности, именно такая – невозможная – политика и является политикой вообще, ибо политика нормальности в действительности представляет собой не более чем бюрократическую процедуру.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
