— Нет, — отвечал капитан. — Вы окажетесь лишь небольшой помехой, как нехватка электричества, продовольствия или газа. Как пьяная драка или пожар. Или дорожная авария, или непрошенно взорвавшаяся мина… Взгляните на это запустение. И почему бы вам не позволить им отстроить ратушу? Ведь это всего лишь украшение, цветные стеклышки, маленький мираж для людей пустыни. Почему нет? Разве это имеет значение? Поверьте мне, так будет лучше — лучше для всех.
— Как нехватка электричества или газа? — повторил Исмар Леви с тем пафосом и горящим взором, которые наводили трепет на окружающих. — Что ж, все страдания были напрасны?
— Разумеется, — ответил капитан. — Нас уже ничто не может разжалобить.
— А я заявляю, что лучше тысячу раз умереть, чем сказать такое.
Капитан Р. грустно и удивленно посмотрел на Исмара. Завершая разговор, он предостерег его против необдуманных действий. Особенно подчеркнул, что после всякой войны наступает мир и рано или поздно все возвращается на круги своя; так было и так будет.
…Собрание пятерки завершилось торжественной клятвой: они поцеловали Библию (никто из них религиозным не был). По возрасту Исмар Леви был самым старшим, ему уже исполнилось двадцать шесть; Ханану, который несколько раз брал призы на соревнованиях по стрельбе из пистолета, было двадцать пять; Хаимке, мошавнику, служившему водителем в «бригаде»[38], — двадцать четыре, и столько же лет было Ноаму, физику из Еврейского университета; самым юным оказался Леня Дик, радиолюбитель, установивший в своей иерусалимской квартире два передатчика. После клятвы приняли решение убрать Бретке, зоолога и корреспондента «Джиогрэфикал мэгэзин», немца и австралийского подданного, который, по данным военной разведки в Египте, был агентом Абвера и собирал сведения об аэродромах, самолетах, оружейных складах и арсенальном запасе Палестины, а также о составе ее населения и тому подобных вещах. В личном деле Бретке имелась фотография, где он был изображен рядом с Гиммлером и другими нацистскими вожаками. О содержании его личного дела английской разведке стало известно в июле 43-го, однако очень скоро Бретке исчез, но и в своем хайфском доме тоже не появлялся. В конце того же года выяснилось, что он был двойным агентом. Его видели под Каиром, на британской тренировочной базе по подготовке разведчиков, а после войны он вернулся в Хайфу.
Воцарение нового порядка, на который намекал капитан, происходило мягко, совсем не так, как полагал Исмар Леви. Ханан познакомился с девушкой, стал сторониться людей, опускался все больше и больше и наконец съехал с квартиры Исмара и поселился в убогой лачуге в вади Мусрара, где в прежние времена ночевали пастухи. Девушка, ее звали Шула, заглядывала туда нечасто.
После того как Ханан в течение недель не подавал признаков жизни, она решила его навестить. На полу лачуги валялись его пожитки — военная шинель, служившая одеялом, драный свитер и рюкзак. С глазами, полными слез, она собралась было уходить, как раздался стук в дверь и тут же, пригибаясь чересчур низко, в хижину вошел Исмар Леви. Он был одет в белую сорочку и свободные белые брюки. Вьющиеся волосы обрамляли безмятежно спокойное лицо.
— Где Ханан? — спросил он.
— Не знаю. Две недели назад он был тут.
— Где он может быть, как по-вашему?
— Понятия не имею. Я его едва знала.
— Не упоминал он какого-нибудь другого города, другой страны?
— Нет.
В комнате Шула сварила им кофе, а когда Исмар поднялся со стула, чтобы помочь ей снять с подноса чашки, она поразилась виду его тела, сильного, брутального, так не вязавшегося с безмятежным выражением его лица. Она внутренне словно отпрянула, но в то же время оценила, как мгновенно он разобрался в ее отношениях с Хананом и с какой деликатностью себя вел. Особенно расположил ее теплый тембр его голоса.
— Откуда такое имя — Исмар? — задала она вопрос, когда они уже стояли на пороге.
— Когда мать родила меня, ей было семнадцать. Это имя понравилось ей. Наверное, слышала от кого-нибудь.
Было 9 мая. Близился намеченный для выполнения задания день. Исмар искал двоюродного брата всюду. Тем временем пришло письмо от французского капитана: он завершает возложенную на него обязанность и возвращается учительствовать в свою школу в Ницце. Из того, что о ратуше в письме не было ни слова, Исмар понял, что строительство началось.
Он поехал к Хаимке Чернину. Самый невозмутимый из «Братьев Дины» сидел за столом между отцом и матерью. Он казался смущенным. Исмар выжидал, пока родители выйдут из комнаты или Хаимке выйдет с ним вместе. Но прошел час, а они все еще сидели за столом, и Хаимке тер и тер свои большие короткопалые руки.
— Мне надо с тобой поговорить.
— Конечно, Исмар, если ты того хочешь…
Он натянул вязаную шапку, хотя на улице было не особенно холодно.
— Пойдем лучше в сад, — предложил он.
Исмар рассказал об исчезновении Ханана и о полученном от капитана письме.
— Понимаешь, — начал Хаимке, — у меня сейчас полно работы в хозяйстве. И еще… я собираюсь жениться. Жить в деревне — это не то что в городе. — Шапка почти полностью скрывала его лицо.
— Ты уходишь от нас, Хаимке?
— Чего ты добиваешься, Исмар? Ведь если Ханан ушел…
— А как же Бретке?
— Ноам сказал, что полной уверенности на его счет нет.
— Он коллекционирует бабочек и старые карты…
— Этого я не говорил. Я только сказал, что полной уверенности нет. Мы точно не знаем, а англичане и вовсе с ним работают. Один ты всегда во всем уверен, Исмар.
— А я скажу тебе, что хуже предателя ничего быть не может. Достаточно предать один раз, и ты уже предаешь бессчетно. Где Ноам?
— Ноам в Иерусалиме, но он вот-вот уезжает в Америку… если еще не уехал. В мире есть и другие вещи — не только твои немецкие обломки.
— А как же твоя клятва? Не боишься, что у тебя рука отсохнет?
— Послушай, Исмар… — Исмар Леви нервно рассмеялся. — …будь благоразумен. Все изменилось.
— Всего лишь за год?
— Всего лишь за год. Почему бы и нет?
Исмар с силой сдернул шапку с головы Хаимке.
— Я хочу видеть твое лицо!
— Позволь мне хотя бы сказать тебе пару слов…
— Знаю я, что ты собираешься мне сказать.
Вечером Исмар позвонил Ноаму, но Хаимке оказался прав. Тот уже отбыл в Америку. Исмар написал письмо Лене, но Леня болел. Он предложил встретиться через две недели в гостинице против Шхемских ворот.
