— О, правда? — Ората выглядел очень довольным. А Экон в недоумении смотрел на меня, пока я не подмигнул ему, когда Ората повернулся ко мне спиной.
— Тогда я должен объяснить ему все более подробно, ничего не упуская. Пойдемте, молодой человек. — Ората скрылся за дверью, а Экон устало потащился за ним.
— Сергий Ората не такой простак, каким хочет казаться, — заметил актер с насмешливой улыбкой. — У него на плечах есть умная голова, непрерывно вычисляющая и подсчитывающая доходы. Он достаточно богат, и ходят слухи об его слабости к азартным играм и к танцовщицам. И все же в этом доме он кажется образцом добродетели. Не таким алчным, как Красс, и не таким порочным, как Муммий.
— О Крассе я знаю очень мало, — признался я, — только то, что говорят за его спиной в Форуме.
— Верьте каждому слову. По правде говоря, я удивляюсь, как это он не вынул изо рта трупа монету.
— Что же до Муммия…
— Свинья.
— Он представляется мне каким-то странным человеком. В нем есть жестокость. Я сам видел ее пример во время нашего морского перехода сюда. Для тренировки он заставил гребцов на триреме работать с максимальным напряжением.
— Это похоже на Муммия. Дисциплина для него — бог, прощающий все пороки, такой же как нажива для Красса, любое средство оправдывает цель. Оба они — две стороны одной и той же монеты, во многом противоположные друг другу, но по самой сути одинаковые. — Такая критика показалась мне очень странной из уст человека, так тесно связанного когда-то с Суллой. Но, как говорят этруски, любовь закрывает глаза на разврат, тогда как ревность всюду видит порок.
— И все же, — продолжал я, — я думаю, что уловил в них обоих некую слабость, мягкость, проглядывающую через их защитную броню. Броня Муммия из стали, броня Красса из серебра, но почему любой человек, покрывая себя броней, оставляет открытым самое уязвимое место?
Метробий поднял бровь и посмотрел на меня с особым вниманием.
— Да, Гордиан из Рима, вы, кажется, более проницательны, чем я думал. Что же это за слабости, выказываемые Крассом и его ближайшим помощником?
— Я пока еще очень мало знаю о них обоих, чтобы говорить об этом, — пожал я плечами.
— Ищите и обрящите, Сыщик. Но довольно об этой парочке. Давайте сменим тему разговора.
— Возможно, вы сможете рассказать мне что-нибудь о Луцие и Гелине. Как я понимаю, вы с Гелиной очень близкие друзья.
— Да, это так.
— А с Луцием?
— Вы, кажется, пришли сюда сразу после осмотра расписанного Иайей вестибюля?
— Да.
— Тогда вы должны были видеть его портрет.
— Какой портрет?
— Медузу, изображенную прямо над дверью.
— Что? Ах, понимаю. Вы шутите.
— Вовсе нет. Посмотрите как следует на нее в следующий раз, когда там будете. Тело медузы, а лицо безошибочно Луция. Это бросается в глаза. Блестящий образчик сатиры, тем более исчерпывающий, что сам Луций никогда не понимал шуток. Иайа слыла в свое время тончайшей портретисткой в Риме, и с полным основанием.
— Значит, Луций был медузой?
Метробий фыркнул.
— Более бесполезного человека мне встречать не приходилось. Просто скамейка для ног Красса, хотя и у скамейки для ног может быть больше индивидуальности. Таким людям лучше не рождаться.
— Но Гелина любила его.
— Любила? Да, я полагаю, что любила. «Любовь слепа», как говорят этруски.
— Я как раз думал об этой поговорке. Но мне кажется, что Гелина — чувствительная женщина. Она очень озабочена судьбой своих рабов.
Метробий пожал плечами.
— Если Красс настоит на их уничтожении, это будет глупым расточительством, но я уверен в том, что он тут же предоставит ей новых. У Красса рабов больше, чем рыбы в море.
— Меня удивляет, что Гелина смогла убедить Красса послать корабль за мной.
— Гелина? — Метробий как-то странно улыбнулся. — Да, первой назвала ваше имя Гелина, но я сомневаюсь, чтобы она сама подвигла Красса на такую меру и расходы из-за простых рабов.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я думал, что вы знаете. Здесь есть еще один человек, который хочет видеть этих рабов вырванными из челюстей смерти.
— Кого вы имеете в виду?
— Кто отправился аж в Рим, чтобы привезти вас сюда?
— Марк Муммий? Человек, который едва не довел гребцов на триреме до смерти из-за прихоти? К чему ему было шевельнуть хоть пальцем ради спасения рабов Гелины, да к тому же еще и против воли Красса?
— Я был уверен в том, что вы знаете. Когда вы говорили о слабости Муммия… Вы разочаровываете меня, Сыщик. Неужели вы действительно глупы, как я подумал сначала. Мы сидели рядом на обеде вчера вечером и видели ясно слезы, брызнувшие из глаз Муммия, когда запел раб. Неужели вы думаете, что он плакал от дешевой сентиментальности? Такие люди, как Муммий, плачут только тогда, когда разбивается их сердце.
— Вы хотите сказать…
— В тот день, когда Красс высказал мнение о том, что рабов следует убить, они спорили, спорили без конца. Муммий практически на коленях умолял Красса сделать одно исключение. Но Красс настаивает на том, что казнены должны быть все, включая и красавца Аполлона, невзирая на то, каким безобидным и невинным может быть этот юноша, и независимо от того, как его желает Муммий. И вот, на следующий день после похорон, Марку Муммию придется смотреть на то, как его собственные люди погонят юношу на арену и предадут его смерти, как и остальных рабов этого дома. Я спросил, неужели им будут отрубать головы по одному? Разумеется нет, это заняло бы время до самой ночи, и пресыщенная публика потеряет терпение. Возможно, они заставят выполнить эту грязную работу гладиаторов, которые загонят рабов в сети и превратят их в кровавое месиво своими копьями…
— Значит, Муммий хочет спасти их всех всего лишь из-за одного Аполлона?
— Разумеется. Он сходит с ума по нему. Все это началось во время его последнего приезда сюда с Крассом весной. Муммий был мгновенно поражен, как бывает сражен олень стрелой, угодившей ему между глаз. Летом он даже написал юноше письмо из Рима. Луций перехватил его и прочитал с крайним отвращением.
— Там были неприличные подробности?
— Неприличные подробности — от Муммия? Полноте! Да я уверен в том, что на это у него не хватило бы ни воображения, ни литературных способностей. Совсем наоборот, оно было вполне целомудренным и осторожным, скорее похожим на эпистолу Платона, обращенную к одному из его учеников, полную благочестивого преклонения перед мудростью и божественной красотой Аполлона.
— Но Луций был женат по любви. И мог отнестись к этому с пониманием.
— Луций был скандализован неестественностью этого. Одно дело связь гражданина с одним из собственных рабов, о ней не говорят. Но тот факт, что римлянин пишет такие письма к мужчине-рабу, не может не шокировать. Луций сообщил об этом Крассу, который, должно быть, сказал что-то Муммию, потому что второго письма не последовало. Но Муммий был по-прежнему охвачен страстью. Он хотел выкупить для себя Аполлона, но чтобы это свершилось, необходимо было согласие как Луция, так и Красса. Один из них отказал в этом, — возможно, Луций, со зла на Муммия, а может быть, Красс, желавший избежать дальнейших осложнений.
