Молодой летчик Иосиф Ханнович Явно служил в то время под Воронежом. Как-то под утро, после ночных полетов, он пешком возвращался домой с аэродрома. Светало. Пешехода догнал длиннейший обоз телег, прикрытых рогожами. Мрачные возчики молчали, на летчика не глядели. Когда последняя телега ушла вперед, стало видно, что обоз оставляет за собой на дороге полосу крови. В последующие дни, после осторожных расспросов, И. Явно узнал, что под рогожами лежали мертвые крестьяне, расстрелянные по приказу Кагановича за отказ возвращаться в колхоз.
В эти месяцы Лазаря заметили за рубежом. О нем стала упоминать иностранная пресса.
В 1930 году какому-нибудь не знакомому с жизнью СССР новоприбывшему политическому наблюдателю должно бы было, вероятно, показаться, что Каганович — человек № 2 в партии и государстве; при том, что никому в Союзе это, наверное, пока не приходило в голову. Своеобразие положения Кагановича заключалось в том, что он все еще был сравнительно новым человеком в Москве, его имя до сих пор никогда еще не звучало на всю страну, и всерьез воспринимать его как выдающегося лидера было невозможно. Используя его в качестве противовеса другим, не столь покорным деятелям, Сталин мог до поры не опасаться, что верный соратник захочет стать великим вождем. Поэтому активность Кагановича не ограничивалась, и его выступления звучали чаще и были больше по объему, чем 4–5 лет спустя, когда его влияние действительно достигло апогея. На XVI съезде партии в июне 1930 года Каганович выступил с большим докладом, не уступавшим по объему докладу Сталина. Обсуждение двух докладов шло на съезде параллельно, благодаря чему словосочетание «Сталин и Каганович» примелькалось и впервые сделалось привычным.
Трудно сейчас осознать, что Кагановичу в пору его возвышения было всего 37 лет. Даже в обновленном сталинском политбюро он был самым молодым. Это также делало его временно неопасным для Сталина. Не укладывается в голове, что многие из тех, кому пришлось публично восхвалять «мудрость нашего Лазаря Моисеевича» и с замиранием сердца выслушивать его указания и разносы, по возрасту годились ему в отцы. Тут проявился характер эпохи. Дело не только в том, что молодежь сыграла огромную роль в революции и Гражданской войне. В 20-е годы многим подсознательно казалось, что строить новое — означает делать все наоборот. В частности, ставились с ног на голову отношения между возрастами. Так, на XIII съезде партии Бухарин говорил: «После того как они (пионеры. — Авт.) несколько окрепли, они стали действовать по линии влияния на родителей, что чрезвычайно важно, потому что центр новой борьбы — это современная организация семьи. И здесь мы имеем детскую организацию, которая своими слабыми ручонками разрушает старые отношения в этой семейной организации, то есть ведет медленный подкоп под консервативную твердыню всех гнусностей старого режима… Таким образом, создается новый тип отношений»[96]. Раннее (даже по тем временам) возвышение Кагановича все же не было совершенно необычным, как это может показаться нам теперь.
О его деятельности, связанной с Москвой, ниже будет сказано в отдельной главе. Но и будучи первым секретарем московской парторганизации, Каганович, как член политбюро, занимался самыми разными делами, часто выезжал в различные области страны, участвовал в организации и осуществлении всевозможных государственных и партийных акций и кампаний.
Первой постоянной его заботой был «подъем авторитета» Сталина. Тут Каганович опережал свое время. В июне 1930 года на Московской областной партконференции он выступал трижды, гораздо чаще других цитируя Сталина и ссылаясь на вождя. Остальные почти не упоминали Сталина в выступлениях — в крайнем случае лишь как автора каких-либо статей и заявлений, не выражая никакого отношения к его личности. Но Каганович настойчиво повторял весьма положительные оценки деятельности генерального секретаря ЦК[97].
На XVI съезде партии он играл куда более значительную роль, чем на предыдущих, — не только на трибуне, но и за кулисами. Каганович неожиданно подошел к опальному Мартемьяну Рютину и предложил ему выступить по политическим вопросам, сказав при этом: «Мы решили выставить вашу кандидатуру в ЦК»[98]. Рютин расценил это как приглашение к публичному покаянию и, по его выражению, «увильнул от этого дела». Сделанное предложение звучало тем более неестественно, что за несколько месяцев до этого Рютин направил в политбюро записку с критикой методов коллективизации, вызвав неудовольствие Сталина и Кагановича.
Ревностно исполнял Каганович и обязанности идеологического полицейского. На съезде партии он атаковал выдающегося философа и ученого А. Ф. Лосева: «…Последняя книга этого реакционера и черносотенца под названием „Диалектика мифа“, разрешенная к печати Главлитом, является самой откровенной пропагандой классового врага»[99]. В результате тираж книги (всего 500 экземпляров) подвергся уничтожению — чудом уцелел, по-видимому, лишь один экземпляр; сам же «реакционер» был приговорен к 10 годам лишения свободы. Работа А. Ф. Лосева действительно не была ортодоксальной; показательно, однако, что Каганович не обратил внимания на прямые и аргументированные возражения официальной философской доктрине. Больше всего его разгневали ироничные пассажи автора, вроде следующего: «Говорили, идите к нам, у нас — полный реализм, живая жизнь; вместо ваших мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать все окружающее, весь подлинный реальный мир. И что же? Вот мы пришли, бросили „фантазии“ и „мечтания“, открыли глаза. Оказывается — полный обман и подлог. Оказывается: на горизонт не смотри, это — наша фантазия, на небо не смотри — никакого неба нет; границы мира не ищи — никакой границы тоже нет; глазам не верь, ушам не верь, осязанию не верь… Батюшки мои, куда же это мы попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся одни только пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел с меня шкуру спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и разбойник». Неудивительно, что Каганович расценил такие интонации как проявление неслыханного нахальства, и в ряду прочих политических ругательств применил к философу и выражение «наглейший наш классовый враг».
Кампания травли А. Ф. Лосева была широкой. При обсуждении доклада Кагановича Киршон, говоря о «Диалектике мифа» как «оттенке философской мысли» заявил: «А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке. (Аплодисменты. Смех.)»[100].
Но не Лосев был в центре философских дискуссий 1930 года. Если он и ему подобные еще пока кое-где выступали, то это происходило скорее по недосмотру, и не ударить такого «высунувшегося» мог только ленивый. А на главном направлении шел горячий спор между близкими по духу философами. Молодые сталинисты — М. Б. Митин, В. Ф. Ральцевич, П. Ф. Юдин — обвиняли «философское руководство» во главе с А. М. Дебориным в признании общечеловеческих норм морали.
