Увидев человека, лебедята сбились в кучу и остановились. Мать вытянула шею и что-то сказала им. Тогда дети спокойно поплыли дальше.
Чадов недолго стоял на берегу – надрывный крик Дикаря не давал ему покоя. Он набросал в воду побольше еды и, отойдя, спрятался в кустах.
И тогда медленно, словно он плыл не по воде, а по какой-то густой и вязкой жидкости, вздрагивая и озираясь, подплыл к берегу Дикарь.
Вечером Серафима привела детей на свой остров и осталась там ночевать. Дикарь уже не кричал, он покорно сидел рядом и шипел, отгоняя уток.
Если подходил Чадов, он срывался с места и торопливо уплывал прочь. Но делал он это с каждым разом медленнее и неохотнее, пока не наступил день, когда Дикарь, испуганно глядя на Чадова, остался на месте и от семьи не ушел. С этого дня вся семья окончательно поселилась на островке. Дикарь постепенно освоился, привык к Чадову, но близко к нему никогда не подходил.
Дети росли быстро и без малейшего страха вертелись у ног Чадова. Это была очень дружная семья, и Чадов любил наблюдать за ними.
В конце лета, когда дети почти сравнялись с родителями и, махая длинными белыми крыльями, учились летать, Дикарь вдруг исчез. Чадов ждал этого. Уже несколько дней назад он заметил, что, плавая, Дикарь оставляет за собой дорожку из пушистых белых перьев.
Неделю спустя исчезла и Серафима. Дети отнеслись к бегству родителей равнодушно, Серафима сидела, забравшись в камыши, недалеко от сторожки, и при каждом движении с нее сыпались перья. Когда она, общипанная и некрасивая, появлялась в постоянном месте кормежки, дети ее не узнавали.
К осени на озере появилось много молодых лебедей. Они еще держались отдельными стайками, но с каждым днем расстояние между этими стайками сокращалось.
Когда вылиняли старики, разрозненные стайки соединились в один большой табун.
В это время опять появились у сторожки Серафима и Дикарь.
Вылиняв, Дикарь казался еще наряднее и, словно сознавая свою красоту, гордо плавал вокруг острова. Шея у него была длинная и выгнута круто, как у шипуна. Серафима тоже была красива, но красота ее резко отличалась от красоты Дикаря. Раздобревшая на обильном корму и не испытавшая ни голода, ни тяжести перелетов, она казалась другой породы. Даже глаза ее, полные ленивого покоя, выглядели тусклыми рядом с напряженным и настороженным взглядом Дикаря.
Соединившись вместе, Дикарь и Серафима почти не разлучались. Они плавали рядом и ласкали друг друга клювами. Дикарь казался совершенно ручным, но он часто размахивал крыльями и протяжно трубил.
И хотя к Чадову он относился доверчиво и спокойно, но было видно, что его тянет туда, на большое озеро, где перед заходом солнца плавал табун лебедей.
Дикарь явно тянулся к ним, но Серафима следовала за ним медленно и неохотно, она часто останавливалась, опустив шею к самой воде, долго в чем-то убеждала спутника. Дикарь плавал вокруг и кивал. Чадову, наблюдавшему за ними с берега, казалось, что лебеди разговаривали шепотом.
Такие споры всегда заканчивались победой Дикаря. Он еще круче сгибал шею и плыл дальше к стае. Серафима неохотно следовала за ним.
Скоро наступил день, когда Чадов увидел большой табун на середине озера и рядом с ними – Дикаря и Серафиму. Расстояние между ними медленно сокращалось и потом совсем исчезло.
Тогда громко, на разные голоса, затрубил табун; не успел стихнуть хор, как над потемневшей осенней водой пронесся высокий, серебристый голос Дикаря.
Лебеди, казалось, только и ждали сигнала. Шумя, как водопад, с разбегу оторвался табун от воды и звенящим белым облаком закружился над озером.
Только одна птица осталась на воде. Она кричала хрипло, испуганно, изо всей силы махала крыльями и отталкивалась лапами, но оторваться от воды не могла: у нее опять были подрезаны крылья. Но птица упорно не хотела понять этого. Она носилась над водой, пока не выбилась из сил, и грузно, как будто споткнувшись, зарылась носом в воду.
Тогда она подняла голову и закричала так, что в эту минуту Чадов дорого заплатил бы за то, чтобы вернуть ей крылья. Но он ничего не мог изменить и стоял, опустив руки вдоль тела, уныло смотря на искалеченную птицу.
А та кричала хрипло, непрерывно, пока сверху ей не ответил звенящий голос и стая круто не пошла на посадку.
В этот день еще несколько раз поднимались лебеди, но Серафима уже не пыталась лететь вместе с ними, и кричать она тоже скоро перестала. Она задирала голову и внимательно и тоскливо следила за полетом.
Прошло еще немного времени, и она привыкла, что время от времени стая поднимается в воздух, и, даже когда Дикарь исчезал надолго, она вела себя спокойно.
Оставшись одна, Серафима приплывала к берегу и, увидев Чадова, хрипло его приветствовала и старалась приласкаться.
Чадов, вначале боявшийся за свою воспитанницу, теперь успокоился, решив, что разлуку с Дикарем она перенесет. Он даже хотел, чтобы лебеди улетели скорее, но они в этом году дольше, чем в предыдущие годы, задержались на озере.
Десятки раз Чадов думал, что уже наступил час отлета, но каждый раз лебеди возвращались обратно. Усевшись на озере, они о чем-то долго, взволнованно кричали, и среди других голосов Чадов всегда различал глухой, надтреснутый крик Серафимы и громкий, серебряный голос Дикаря.
С каждым днем становилось холоднее, к ночи вода покрывалась у берегов тонким, хрустящим льдом, а лебеди всё еще не могли расстаться с озером.
Но пришел день, когда начался первый мороз. Лед у берегов сделался крепким и звенящим, а по озеру поплыло густое ледяное сало.
В этот день утром, лишь встало солнце, снова поднялась стая. Она покружилась над озером, потом птицы выстроились углом и поплыли к югу.
Долго еще звенели их голоса, и Чадову казалось, что среди других голосов он различает голос Дикаря. Звуки становились слабее и тоньше и наконец совсем исчезли. И Чадов понял, что на этот раз они уже не вернутся.
Серафима сидела посредине озера, задрав кверху голову, и казалась застывшей. Чадов поманил ее, но она не шелохнулась.
Прошел час, другой, усилился ветер и поднялись волны. Они до вечера раскачивали неподвижную, сонную птицу. И только когда скрылось осеннее солнце, с середины озера понеслись хриплые крики и не смолкали всю ночь.
К утру Серафима исчезла. Чадов искал ее вдоль берега, но не нашел. На следующий день он обшарил все озеро и наткнулся на нее в том месте, где она вывела детей.
Серафима сидела на пустом, полуразрушенном гнезде, окруженном желтым, засыхающим тростником, и сама казалась застывшей и мертвой.
Чадов подъехал к ней ближе и поманил ее. Она хрипло затрубила и, размахивая короткими, обрезанными крыльями, скрылась в сухом тростнике.
Чадов напрасно звал ее – она не откликнулась. Он еще несколько раз попытался приблизиться к ней, но Серафима держалась настороже и близко не подпускала. Ручная, совсем домашняя птица одичала в одни сутки.
