Теперь понятно, почему она была так напугана? Ведь ей даже пришло на ум поинтересоваться у очевидцев, высокого ли роста был погибший, и получив утвердительный ответ, она точно окаменела на месте. Стояла в углу тротуара и заливалась слезами. «Лучше бы и мне тоже умереть», — думала она.
— Видишь, как я люблю тебя, а ты так небрежно обращаешься со мной, — удрученно произнесла она и вновь не смогла удержаться от слез.
Не могу описать, какой радостью и покоем наполнилось мое сердце.
«Выходит, она добрая, славная девушка, несмотря на все ее странности», — подумалось мне, и я припомнил многие прочие мелочи, на которые мы обычно не обращаем внимания. Как-то раз она принесла мне таблетку от головной боли в надежде, вдруг да поможет, или выбранила за то, что я не ношу зимнее пальто в холодную погоду, и тому подобное. А теперь зададимся вопросом: попадался ли мне в жизни кто-то, столь преданно заботившийся обо мне? Тем более юная девушка, которой вроде бы не приспела пора обращать внимание на подобные моменты.
— Я действительно до сих пор дурно обращался с тобой, — отвечал я. — Сам понимаю и сожалею, но как мне быть? Если уж так сложилась моя судьба, что в результате вышел из меня бессердечный человек. Закономерный результат всей предыдущей жизни. Хочу быть с тобой откровенным.
Мне и впрямь хотелось высказать ей все.
Жену свою я ненавижу, — с этого я намеревался начать. — И глубину этой ненависти прозрел лишь теперь, находясь рядом с ней. Мне ведь даже домой возвращаться неохота, до того все опостылело.
Надо бы объяснить ей, что жаль мне своей прожитой жизни, и, пожалуй, умолять ее избавить меня от такой судьбы, ибо это только ей одной под силу.
— Я ведь не таким был прежде, — сказал я ей и чуть покраснел. — Но знаешь ли ты, что становится с человеком, которого терзают, покуда он не растратит свою душу и сердце? Тогда он и сам превращается в злого, дурного…
И тут я внезапно умолк.
Как же мне рассказать ей обо всем остальном? О том, что является сутью. Например, как мы с женой сейчас живем дома. Ведь стоит вспомнить хотя бы наши развлечения… а мне вовсе не хотелось о них вспоминать, пока я находился с этой девушкой, — и я стыдился своей жизни. Лишь сейчас я понял по-настоящему, насколько она постыдна. Словно выходишь из дому, чтобы отправиться в кабак, а перед тобой простирается прекрасная, нетронутая природа. Свежее, дивное утро — такое ощущение было находиться сейчас с ней.
«Совсем другое существо эта девушка, — горько подумал я, окинув ее взглядом. — Чистая, неиспорченная. И как прекрасна!»
Но почему она сидит, понурясь, и ничего не отвечает: неужели все услышанное ею — вся излитая мною горечь — настолько обыденна, что даже не удивляет ее? А быть может, она знает обо всем? Во всяком случае, ее поведение наводило на эту мысль.
И не только сейчас. Давно возникло у меня такое подозрение. А если она действительно знает, то откуда? Меня стало разбирать любопытство.
«Проще всего спросить у нее самой», — подумалось мне.
Кстати, чтобы не забыть, у нас дома тогда тоже произошло кое-что…
Не такое уж значительное событие, и все же воздействие оказалось решающим. Наверху гардероба я нашел несколько засохших фиалок, переложенных мхом, — видно было, что их бережно хранят там. Казалось бы, ничего особенного, только этому предшествовало еще одно незначительное обстоятельство: несколькими неделями раньше я обнаружил в корзине для ненужных бумаг элегантную коробку, в которой тоже был мох. Судя по всему, кто-то прислал моей супруге цветы. Способ известный: если цветы присылают в коробке, среди мха кладут лед. Выглядит красиво и изящно, и у жены не хватило духа выбросить на помойку… Пускай это не так, пусть я ошибаюсь, но уж больно не хочется опять оставаться в дураках.
Мне вспомнился предыдущий опыт. Начинать сначала, выяснять, не увязался ли вновь за нею Ридольфи или кто другой?
Нет, не стану начинать сначала! Хватит, хорошего понемножку!
И тогда я решил поговорить с барышней откровенно, напрямую, и первым делом поинтересовался у нее:
— Почему ты промолчала, когда речь шла о моей жене? Тебе известно о ней что-то неприятное, или, может, ты сердишься на нее за что-то?
Теперь уже не вызывало сомнения, что чутье меня не обманывает, между женщинами пробежала черная кошка. И началось это, судя по всему, еще в Париже. Даже тогда было ясно, что они поссорились, но чтобы до такой степени? Ведь дошло до того, что здесь, в Лондоне, они и слышать не хотят друг о дружке.
Стоило мне упомянуть при жене о мисс Бортон, «Ох, уж эта гусыня!» — отвечала она с величайшим презрением. Словом, даже не скрывала своей враждебности.
— За что ты ее так? — допытывался я какое-то время, удивляясь про себя: в Париже ты была от нее без ума, а теперь записала в гусыни!
— Вчера я наведался к ирландцам, — небрежно бросал я в другой раз, хотя никогда не захаживал к ним. Пусть думает, будто бы я там бываю. Но жена ничего не отвечала, не давая воли своему раздражению.
Зато сколько выразительности в глазах! Во взгляде ее ясно читалось: знаю я, где ты бываешь, не пытайся оправдываться передо мной. А я и не пытался. У обоих нас хватало хитрости. В тот день, когда было назначено свидание, я уже с утра начинал вздыхать и почесываться. «Надо бы проветриться, а то совсем засидишься», — говорил я. Или с недовольством замечал: «Придется идти к Кодору, черт бы его побрал!» Либо вовсе отделывался коротким: «Опять эти дела»…
Жена моя, будучи женщиной умной, все мои отговорки принимала с кротостью. «Да, конечно, надо проветриться», — говорила она. Или соглашалась со мной: «Делами пренебрегать не следует». А глаза ее смеялись. Одним словом, она все же отсылала меня, пускай и не столь решительно, как в свое время в Париже… И я с легкой душой поддавался на эти уловки, не принимая в расчет сказанное взглядом.
— Ну, уж нет, сегодня никуда не пойду! — заявлял я с утра, а после обеда уходил из дому…
Однако вернемся к их ссоре с мисс. Короче говоря: поначалу, в Париже, их дружба не разлей вода известна. И враз все оборвалось, непосредственно перед отъездом мисс. Это бы еще полбеды, подобные отношения не длятся подолгу, но когда разрыв происходит в одночасье, это бросается в глаза. Еще вчера они были в полном ладу, а тут вдруг словно белены объелись. Я сам присутствовал при этом. Супруга моя из кожи вон лезла, строила из себя благородную даму, что было подозрительно и не шло ей, она ведь и не была из благородных… Девчушка возьми да одерни ее: «Полно тебе кривляться, Лиззи!» И это оказалось роковым словом. Жена моя улыбнулась — слегка. Лишь мне была знакома эта ее улыбка. «Ах, так, малышка? Отныне меж нами все кончено!» — таков примерно был ее смысл.
Что же все-таки между ними произошло? Ведь были в этом деле и другие странности.
