Когда все «гости», как называла про себя Настя приезжих, уже выбили чеки и разнесли по столам свои подносы с едой и Настя прислонилась на минутку к окошечку поболтать с раздатчицей, в столовую вошел еще один пассажир.
Это был молоденький, свежеиспеченный офицер-летчик. Его форменная рубаха была выпущена поверх идеально отглаженных узких брюк с синим кантиком и внизу кончалась поясом, как куртка. Узелок черного галстука строго лежал между жесткими от крахмала кончиками воротника и пунктуально прикрывал собой верхнюю пуговицу. Через плечо на сухо поскрипывающем тонком ремне висел туго скатанный плащ. Ярко-румяное лицо с молочно-белым лбом и подбородком сурово смотрело из-под фуражки, днище которой было еще идеально ровным, без уродливой выпуклости на макушке. В темноватой и грязноватой столовой он, молодой и чистый, казался отчетливо сработанной игрушкой, покрытой свежей краской.
Настя уважала и боялась мужчин. А таких вот, двадцатилетних, чистых и строгих, похожих на ее сына, она боялась и уважала больше всех.
Офицер плотно закрыл за собой разбухшую дверь, левой рукой снял фуражку, а правой быстро одернул свою рубаху-куртку и провел по волосам. Волосы у него были очень светлые, и короткие прямые пряди гладко лежали над по-мальчишечьи выстриженным затылком.
Потом он на минутку встал перед всеми во фронт, как бы безмолвно представляясь присутствующим, и быстро осмотрелся, ища свободного места.
Настя тоже с тревогой осмотрела столики. В столовой было полно. Свободное место оказалось только за столиком у самой стены, возле раздаточного окошка. Там, разложив по мокрому линолеуму корявые руки, тихо спал старенький пьянчужка. Настя поспешно вытерла стол, обмахнула заодно и стул, на который офицер положил свою чистенькую фуражку со сверкающим козырьком. При этом она тряхнула пьянчужку за плечо. Он посмотрел на нее мутным глазом, пробормотал:
– А, Настя! Сво-о… – и сделал попытку обнять ее за талию.
Офицер, брезгливо поджав нижнюю губу, поставил на стол тарелку с салатом и слегка подсохшей рыбой, купленными в буфете, и протянул в окошко талон на горячее. Настя тем временем принесла хлеба от самой мягкой буханки, хотя и знала, что эту буханку Кузя приберегает для себя. Офицерик был такой молоденький, шея у него была такая тонкая. Бог знает, как их там в училищах-то кормят.
И Настя побежала на кухню – попросить раздатчицу Нюру налить офицерику щей пожирнее и положить хоть кусочек мясца.
Меж тем растревоженный Настей пьянчужка не спал. Уткнув подбородок в сцепленные руки, он бездумно разглядывал тарелку с рыбой и салатом, стоявшую у него под носом. Потом лицо его оживилось, во взгляде засветился огонек интереса. Руки медленно расцепились и подвинули тарелку поближе. Пьянчужка радостно улыбнулся и довольным голосом сказал:
– Ага! Вот и закусочка!
Офицер заметил эту манипуляцию, когда тот уже вооружился вилкой и задумчиво разжевывал жесткую рыбу. Он сделал было шаг к своему столику и даже начал: «Гражданин!..», но тут заметил, что на него с насмешливым любопытством смотрит девушка в белом платье в мелкий горошек, которая приглянулась ему еще на пароходе.
Поэтому он дождался, пока ему подали щи, и только тогда твердым шагом направился к столику. Шея его покраснела, а в голосе прорвались чистые петушиные ноты, когда он взялся за свою тарелку и сказал:
– Что за безобразие! Это не ваше!
Пьянчужка удивленно заморгал на него маленькими глазками. Потом, поняв, что покушаются на его еду, воинственно забормотал:
– Ты чего, чего!
– Повторяю, это не ваше! Это мое! – отчеканил офицер, тяня к себе тарелку. – А если вы пьяны, то идите домой и проспитесь.
Вместо ответа пьянчужка поспешно насадил на вилку кусок и отправил его в рот. Офицер растерянно оглянулся.
Со всех сторон его подбадривали:
– Давай, начальник, отымай!
– Ишь, старый хрен, пьян-пьян, а учуял!
– Забирай, корешок, свою порцию, тяни крепче! А то ведь все сожрет!
Офицер видел, что девушка в горошках оперлась подбородком на руку и с интересом наблюдает за ним. Он яростно дернул тарелку. Старик не выпустил ее из своих цепких пальцев, но от рывка остатки рыбы и кусочки картофеля разлетелись по столу. Офицер поспешно отпустил тарелку. Пьянчужка опять с удивлением поморгал лишенными ресниц веками и вдруг, тоже оставив тарелку, повернулся всем туловищем к публике и громко заговорил:
– Вот, это, спроси его – зачем? То-то. Баловство. А человек питается. Ест. А он – баловать. Не-хо-ро-шо. А – ученый, офицер. Зачем? – обратился он к офицеру. – Захотелось тебе – пошел, купил. А зачем чужое отнимать? – он пошарил в карманах и показал офицеру пустые руки. – Видишь? Пусто. Чуток копеечек было… копеечек… ну, и купил рыбки-ик! А ты сразу хватать. Нехорошо-о! – убежденно протянул он и заглянул офицеру в глаза.
– Ну, ладно, ладно, – бормотал офицер, садясь за стол и скидывая корочкой на пол рыбу и салат. При этом он отодвинул от себя тарелку со щами, так что она оказалась совсем близко от старика. – Хорошо, замолчите уж.
– Ага! – воодушевился старик и ухватился за тарелку. – Щи! Ше-ец горяченьких! – ласково пропел он и поставил тарелку перед собой.
Зрители разразились хохотом.
У офицера задрожали губы.
Пьянчужка поболтал во щах вилкой, которую еще держал в руке, заметил, что так много не наешь, и доверчиво обратился к офицеру:
– Слышь, милок, подай с того столика ложку!
В это время из кухни вышла Настя, договорившись с Нюрой, что та даст офицерику не обычного гуляша из потрохов, а настоящего мясного, который готовился для Кузи. Она увидела, что молоденький «гость» стоит, губы его нехорошо кривятся, а его щи, в которых так много мяса, болтает вилкой пьяный старик. Может, летчику не понравилось, что щи такие жирные? Молодые иногда этого не любят. Отдал щи старику, а теперь самому не на что покушать. Настя бросилась к столику. По дороге она услышала, как девушка в белом платье в горошек сказала с легким смешком: «Вот и администрация, вы пожалуйтесь», – но не поняла, к чему это относится.
Когда она увидела офицерика вблизи, увидела его чисто выбритый детский подбородок, прыгающие от обиды пухлые губы, его по-щенячьи большие белые руки с коротко обстриженными ногтями, ее пронзила вдруг острая жалость к нему, хотя она не знала, чем он обижен. Ей хотелось приласкать его, утешить, погладить по прямым волосам. Вместо этого она сказала заискивающе, стараясь, чтобы голос звучал не слишком хрипло:
– Ай щички не понравились, товарищ лейтенант? Вы не огорчайтесь, я пожиже могу…
В этот момент пьяный смачно прихлебнул щи прямо из тарелки и пробормотал удовлетворенно:
– Не-е, щи хорошие, подходящие щи…
– Господи, – всполошилась Настя, – неужто старый обормот отобрал? Вот уж… Да как же вы отдали?
Она увидела, что в круглых светлых глазах офицерика стоят слезы.
