– Ладно, я добрая.
Я замолчала. Прилагательное «добрая» подходило ей меньше всего на свете.
– А теперь что будем делать? – заворчала Петронилла, демонстрируя, что у нее в бутылке больше ничего нет.
– Будем кататься на лыжах, пока не протрезвеем.
– Прекрасно. Значит, возвращаемся в шале через пять минут.
Когда мы оказались на вершине склона, ее прогнозы пришлось пересмотреть: мы катались до самого заката. Мы оторвались по полной: хохотали, как идиотки, шли на необдуманный риск (брали штурмом трамплины, бросались наперерез каким-то кретинам, которые катались с таким видом, будто готовятся к Олимпийским играм), делали сенсационные заявления («Савояры – это не настоящие французы!» – заверила Петронилла) – в общем, прекрасно провели время.
Вечером, будучи в прекрасном настроении, мы устроили пир, поглощая безумную смесь из тартифлеток, горячего шоколада, корнишонов, сладких батончиков и сырого лука.
– Я думаю, даже если клещи устроят рок-концерт, это не помешает мне уснуть, – заявила Петронилла, падая на постель.
Я последовала ее примеру и тут же погрузилась в тяжелый пьяный сон.
Проснувшись утром с землистого цвета лицом, она сообщила, что ночью не сомкнула глаз.
– Эти клещи такие живучие. Мне уже трудно дышать.
У нее было типичное дыхание астматика.
– А что дальше? – спросила я.
– Дальше будет только хуже.
– Ладно. Я вызываю такси, мы возвращаемся в Париж.
– Постой. Дай-ка мне договор о бронировании на эту чертову неделю.
Я протянула ей бумаги. Она стала читать при помощи лупы все эти крошечные буквы, которые никто никогда не может разобрать. Через час она воскликнула:
– Здесь есть условия отмены.
Петронилла позвонила по номеру, указанному микроскопическими буковками, и ей даже не пришлось притворяться, имитируя голос астматика.
– Смерть от приступа астмы – такое случается часто, – сказала она.
Повесив трубку, она сообщила мне, что сейчас прибудет «скорая».
– Тебя отвезут в больницу? – спросила я.
– Нет. Мы вместе возвращаемся в Париж. Ты моя сопровождающая, так что все законно.
– Мы возвращаемся в Париж на «скорой»?
– Да, – гордо подтвердила она. – Мало того что я помогаю тебе сэкономить крупную сумму, так это еще получится быстрее. Давай соберем вещи.
За окном вскоре завыла сирена «скорой». По правилам нужно было, чтобы Петрониллу внесли на носилках. Она не заставила себя упрашивать.
Поначалу я решила, что она ломает комедию, но, когда мы разместились внутри машины – она лежа, а я сидя рядом, – я обратила внимание, что ей и в самом деле очень плохо. Мне в жизни приходилось встречать астматиков.
До Парижа мы ехали шесть часов. Понемногу дыхание Петрониллы пришло в норму, лицо порозовело. Санитары «скорой» показались мне профессиональными, компетентными и надежными. Когда мы добрались до Двадцатого округа, они спросили, куда везти Петрониллу – в больницу или домой. Та уверила их, что в собственной квартире ей будет лучше.
Я помогла ей поднять вещи на шестой этаж без лифта. Оказавшись дома, она воскликнула:
– Больше никакого зимнего спорта!
– Это упадство?
Она проигнорировала мой вопрос и заявила:
– Давай никому не скажем, что мы вернулись? Мне интересно: как это, когда под самый Новый год никто не знает, что ты в Панаме.[30]
– Но я-то знаю, что ты здесь.
– Да. Ты имеешь право обо мне заботиться.
Похоже, она всерьез считала это большой привилегией. Поскольку она только что пережила серьезный приступ астмы, я решила, что с ней следует обращаться осторожно. Мы совершали медленные прогулки по парку Версаля, скверу Багатель и Люксембургскому саду. В кафе-кондитерской я угощала ее горячим шоколадом и пирожными с каштанами и взбитыми сливками. Мои заботы удостоились ее благодарности.
– Знаешь, а тебя взяли бы в службу опеки над пенсионерами.
– Да уж, от благодарности ты не умрешь.
31 декабря я тщетно обзванивала рестораны, ни в одном не осталось мест. Я предложила новогодний вечер с шампанским и яйцами всмятку у меня или у нее дома. Похоже, это ее не воодушевило, и она предложила:
– А что, если поехать к моим предкам?
– Ты это серьезно?
– А что, не хочешь?
– Хочу, но это как-то неудобно.
Она пожала плечами и позвонила родителям.
– Порядок, – объявила она. – Если только тебя не смутит присутствие членов ячейки.
– Какой ячейки?
– Коммунистической ячейки Антони.
Такая экзотика еще больше усилила мое желание поехать туда. Ближе к вечеру мы с Петрониллой оказались в электричке линии В. На конечной станции мы сели в автобус, которой повез нас по чистенькому унылому пригороду. Семейство Фанто обитало в небольшом домике, который собственными руками построил дед полвека назад. Вполне заурядный и уютный.
Пьер Фанто, высокий симпатичный мужчина лет пятидесяти, представил мне активистов ячейки: коммунист Доминик и некая дама по имени Мари-Роз – престарелая сталинская болонка, непреклонная и зловещая. Франсуаза Фанто, женщина с тонкими, красивыми чертами лица, прислуживала этому собранию скромно и застенчиво, что, похоже, удивляло меня одну.
О чем бы ни заходила речь, все старались прежде всего заручиться поддержкой этой Мари-Роз. Не знаю, может, ее авторитет и впрямь был непререкаем, но то, что она говорила, несомненно, являлось здесь истиной в последней инстанции. Так, когда Доминик неосторожно заметил, что дела в Северной Корее, похоже, идут не очень, она резко оборвала его:
– Они гораздо лучше, чем в Южной Корее, вот что главное.
Пьер заговорил о недавней поездке в Берлин, выразив обеспокоенность повышением цен. Мари-Роз даже не дала ему закончить фразу.
– Все немцы из Восточной Германии сожалеют об утраченном счастье! – отрезала она.
– Хорошо, что у нас еще осталась Куба! – отозвался Пьер.
Я хранила молчание и наблюдала за Петрониллой, она явно привыкла к подобным разговорам и никак на них не реагировала, объедаясь копченой колбасой. Отец поставил музыку. Поскольку мое невежество в области французской эстрады трудно себе вообразить, я простодушно поинтересовалась, кого это мы сейчас слушаем.
– Это же Жан Ферра! – возмущенно ответила Мари-Роз.
Пьер откупорил бутылку превосходного белого бордо – наконец-то у нас обнаружились общие ценности. Вино несколько разрядило атмосферу.
