Книга Возвращение на Арвиндж - Александр Гергель

Моей маме, научившей замечать в жизни красоту

Аккурат в первый день марта, в полном соответствии с календарем, началась весна.

Еще накануне ветер гонял по долине клубы пыли, перемешанной с сухим снегом, в небе летели низкие серые облака и сумрачный зимний пейзаж не сулил изменений в ближайшем обозримом будущем. Однако к утру первого марта ветер утих, открылось затянутое облаками ущелье, в небе засияло солнце и начал таять снег. Днем воздух стал по-летнему теплым, побежали ручейки, и прямо на глазах начала открываться земля. Вечером всю долину затянуло туманом. На следующий день от снега не осталось и следа, а земля просохла. Воздух наполнился беззаботным птичьим гомоном, казавшимся совершенно неуместным по соседству со стальными гусеницами боевых машин и темными жерлами стволов артиллерийских орудий.

Молодые солдаты – колпаки, измученные зимой доходяги, выползли погреться на солнышке. Они сидели на корточках, привалившись спинами к стене дровяного сарая, напротив караульного «грибка», возле которого бродил дневальный. Они подставляли солнышку лица, жмурились, улыбались. Настроение улучшалось с каждой минутой. Злобные черпаки, и те смотрели сквозь пальцы на их праздное времяпровождение, и не спешили загрузить работой расслабившихся молодых. Даже старослужащие – деды, которым осталось меньше месяца ждать Приказа об увольнении в запас, поглядывали снисходительно и не донимали напрасными придирками. Мир и спокойствие воцарились в роте в эти первые весенние деньки.

Спустя пару дней зазеленела трава, и тогда все поверили, что это действительно весна и отката к зиме не будет.

А потом зарядили дожди. Не майские короткие грозы, швыряющие молнии из свинцовых туч и перебрасывающие над полями коромысла радуг. Не летние ливни, обмывающие запыленную листву и пузырящие воду в лужах. Но и не осенние обложные, беспросветно-тоскливые предвестники скорых холодов и снегопадов. Другие. Высокогорные. Совершенно не похожие на домашние, чужие, афганские дожди. Но на удивление ласковые, спокойные и неторопливые.

Долина погрузилась в туманы. Они скрыли соседние горы, превратив крепость в островок посреди бесконечной равнины, так что, стоя на посту, можно было легко представлять себя часовым где-нибудь в Союзе, в средней полосе, неподалеку от дома.

Олегу вдруг понравилось ходить на дневные посты. Конечно, и зимой он не мог избегать их – неписаный закон батальонной жизни гласил: днем на посту стоят молодые. С подъема до смены наряда старослужащие заменяют на постах молодых только на короткое время, чтобы избежать участия в построениях и разводах. Молодые знали, что, попав в караул со сменщиками старшего призыва, они днем проведут на посту часов десять из двенадцати, с небольшими перерывами на завтрак и обед. Зимой это было довольно мучительно – холодно, тоскливо, скучно. Но началась весна, и Олегу понравилось подолгу простаивать на вышке. Его не тяготило одиночество, он научился коротать время за разглядыванием окрестностей.

Из двух постов, закрепленных за ротой, Олегу больше нравился угловой, Четвертый, возле старой изогнутой шелковицы. С небольшой, метра два высотой, башенки открывался прекрасный вид. На востоке, в двух сотнях метров, начинались дувалы кишлака, за ними виднелась невысокая каменистая гряда, на входе в ущелье реки Зардев, а дальше высились уходящие в небо кручи – голые, каменистые склоны гор. Левее широкие террасы долины сбегали к речке, а за ней местность плавно поднималась к черным отрогам гор на севере. Дальше, западнее, виден был вход в ущелье, где Кокча, приняв в себя воды Зардева и Вардуджа, устремлялась к Файзабаду. Терраса, на которой стояла Крепость, обрывалась крутым склоном, под которым на полкилометра, до самой реки, раскинулись нарезанные делянками поля. Прямо напротив поста среди полей торчало громадное одинокое дерево с раскидистой кроной. Реки видно не было, но она угадывалась по зарослям кустарника и торчащим вдоль берегов ивам – коротким толстым стволам с пучками длинных прямых веток на месте сломанных верхушек. Да и рокот воды в валунах был слышен, несмотря на приличное расстояние. Зардев рвался к Кокче.

Четвертый пост, как и все остальные, находился на внешнем периметре батальона, обозначенном невысоким каменным дувалом. До внутренней крепостной стены было метров тридцать, и все пространство в этой части Крепости было оставлено под парк. Розовые кусты (они еще цвели, когда он приехал сюда осенью), яблони, тополя, платаны, ореховые деревья и огромный абрикос посредине – парк был хорош даже зимой, а уж весной, когда на глазах оживали растения, он стал нравиться Олегу еще больше. Когда надоедало осматривать долину, он поворачивался лицом к парку и пристально вглядывался в просыпающиеся деревья. Теперь при порывах ветра их ветви уже не издавали мертвого костяного стука промерзшей деревяшки. Даже от слабого дуновения деревья начинали шевелить тонкими веточками, волноваться и мягко шептать, предчувствуя скорое пробуждение, как спящие солдаты за минуту до команды «Подъем!». Олег не раз замечал, как под утро начинают волноваться во сне бойцы и кубрик наполняется бормотанием и вздохами, предвещающими скорый день, новые заботы, борьбу за выживание и беспросветную тоску впереди. Сам он уже несколько месяцев просыпался со словами: «Долбанная жизнь!» – давно утратив веру в то, что в этой самой жизни еще может произойти что-то хорошее.