Глава 10
На следующий день Марина на работу не пришла. Телефон ее не отвечал, и Светлана встревожилась по-настоящему. «Скоро в Париж, половина работы на Маринке, а этой мерзавки нет на месте», — злилась она. Но всего обиднее было сознание того, что она сама отказалась быть посвященной в сердечные дела подруги. Вот и сиди теперь, жди у моря погоды… И вдруг в проеме двери показалась знакомая фигурка. Зажав толстый глянцевый журнал «ВОГ» под мышкой, Марина с самым мечтательным видом уселась на стол и затуманенным взглядом посмотрела на Светлану.
— А ты знаешь, что в этом году самый модный цвет розовый? — спросила она невинно.
У Светланы от злости аж дыхание перехватило.
— Да ну? — ехидно ответила она — А как насчет рекламы?
— А вот! — все так же мечтательно протянула Марина и положила журнал на стол, открыв его где-то посередине.
Прямо на развороте красовалась картина Светланы из ее последней коллекции, а над ней заголовок — «Русские идут». Практически весь материал анонсировал их предстоящую выставку в Париже.
— Когда же ты успела? — удивилась Светлана.
— Да так, работаю ночами не покладая рук! — К Марине уже вернулась обычная веселость. И она с удовольствием следила за тем, как озаряется радостью лицо подруги.
Светлана и не думала притворяться, материал действительно был хорош. Она пробежала глазами текст статьи.
— Материал ты писала? — спросила она мимоходом.
— Обижаешь, — Марина взяла журнал и показала фамилию в начале статьи.
— Вижу, вижу… И когда только успела? — Светлана принялась листать журнал, и взгляд ее невольно остановился на прекрасном розовом платье.
— Ух ты, — восхитилась она.
— И я того же мнения. Надо розовое покупать! — авторитетно заявила Маринка.
— Ну в Париже и купим, — решительно захлопнула журнал Светлана и в упор посмотрела на подругу. — Ты мне ничего рассказать не хочешь?
— О чем? — наивно спросила та.
— Значит, не хочешь. Ладно, подождем. Мы люди терпеливые…
А Марина уж и сама была не рада, что затеяла эту игру в молчанку. Но, с другой стороны, как рассказать Светке о своих отношениях с Владимиром? Ведь это все из области чувств. Он посмотрел, она взглянула, они вздохнули и всю ночь до утра гуляли по холодной Москве. Но им не было холодно! И Марина решилась:
— Знаешь, он какой?
— Ну какой?
— Добрый! И все понимает! И тебе обязательно надо с ним встретиться! Он легко покончит со всеми твоими страхами и комплексами! — с горячностью заявила Марина.
— Ну ладно, мне немного осталось, наговорю до конца и позвоню твоему самаритянину!
На том и порешили.
А вечером Светлана отложила все дела и, вставив новые батарейки, подключила диктофон.
— Здравствуй, Света. — Пафнут улыбнулся. — Я пришел!
— Боже мой! Пафнут! Какой ты стал большой и грозный! — удивилась я. — Постой, это сколько ж прошло лет, как мы не виделись?
— Много! А ты похорошела! Это твой сын? — Он потянулся посмотреть.
Я повернула Витьку лицом к нему.
— Да, вижу — твои кудряшки. — И он легонько дернул Витьку за вихор.
— Ну как ты? Чем занимаешься? — спросила я, пока мы спускались по лестнице. — Ты извини, надо погулять — очень голова болит!
— Перепел? — усмехнулся Пафнут. — Ну пойдем проветримся.
Мы шли по дорожкам парка, и Пафнут рассказывал мне о своей жизни…
Из армии, куда его забрали из интерната, вскоре отправили в Афганистан. Первый же день — бой…
— Сразу пятерых ребят скосило. Я чуть не поседел. Очнулся, смотрю: они еще теплые лежат, глаза у всех открыты. Стал я двигаться, тут меня моджахеды и заметили. И взяли с собой. Почему они меня не убили — не знаю. Лучше бы убили, такая страшная жизнь началась для меня потом. В плену я был просто рабом, ходил на цепи по двору, убирался, мыл, чистил, таскал все время какие-то ящики. Так продолжалось несколько месяцев. Кормили плохо, постоянно били, издевались всячески… — Пафнут запнулся, и мне представилось, как тяжело ему было. Эта пауза о многом говорила. Я смотрела на его лицо, и острое чувство жалости пронзило меня. Но Пафнут справился с собой и продолжил: — Единственной отрадой в это время стало знакомство с дочерью командира отряда Хасана, огромного чернобородого и жестокого мужика. Хасан держал в страхе весь отряд, относились к нему как к богу, никто не смел ослушаться его приказа. Он круто расправлялся с обидчиками, был вспыльчивым и изощренным садистом. В противоположность Хасану Азиза — так звали девушку — была очень женственной и ласковой. С тонкой талией, роскошными черными волосами и красивыми глазами. Азиза очень понравилась мне, втайне я мечтал, что она однажды останется со мной. Она приносила мне еду, правда, ее всегда сопровождал кто-нибудь. Но однажды она пришла одна… На нас будто вихрь налетел, мы прижались друг к другу и целовались как бешеные. В эту ночь мы стали близки. Но видимо, кто-то заметил отсутствие Азизы и ее слишком счастливый вид. Сложить два и два не составило труда… Жизнь моя после этого превратилась в кошмар. Меня страшно били, пытали огнем. Я кричал, пока не потерял голос… Потом меня бросили в сырой подвал, но и там не оставляли в покое. Азизу я больше не видел и понимал, что, скорее всего, больше не увижу никогда, что меня забьют насмерть… И наверное, так бы оно и случилось… Хасан не простил бы меня за то, что я обесчестил его дочь. Я приготовился к смерти, но мне повезло. Наши войска постоянно прочесывали эту местность и вскоре добрались до этого аула. Когда меня нашли, я был в отключке, лежал в сыром подвале, связанный и избитый. Они буквально спасли меня, потому что от голода я не мог говорить. И в России еще полгода я провел в больнице…
— А, это туда я писала тебе! — догадалась я.
— Да, я получил все твои письма. — Он внимательно посмотрел на меня и спросил: — А ты знаешь, что я приезжал в Москву?
— Нет! — удивилась я. — А когда?
— У меня был отпуск — три дня в январе девяносто второго, — и я приехал.
— А я тогда у бабушки жила, моего отца как раз убили в то время, — пояснила я.
Пафнут замолчал, и мы какое-то время шли молча.
— А что было потом? — нарушила я тягостную тишину.
— Я отправился служить дальше. Понимаешь, надо было отомстить за моих ребят, к тому же за это хорошо платили. В общем, все это время я воевал.
— А почему ты перестал мне писать? — Я посмотрела на него в упор. Он не отвел глаз — и так мы стояли, молча глядя друг на друга.
— Я не мог. У тебя своя жизнь, у меня — война. Это несравнимо.
Мы еще помолчали.
— Кстати, а ты помнишь Ал-Фе? — спросил Пафнут.
