Вход-очереди в «Студио Fifty Four» были похожи на банковские. Они были разделены натянутыми между столбиками канатами. Кто-нибудь подвигал столбик, увеличивая пространство для себя и подруги, но жилетный тип ставил столбик на место, зажимая очередь. Рядом с жилетными стоял костюмный — главный. Он время от времени вызывал кого-нибудь из очереди. По какому принципу происходит отбор, Настя не успела разобрать. Может, просто по внешним данным. «Дайте-ка мне вот тот окорок, нет, тот, что попостнее, правее».
Настя подъехала на такси. Перед ней из другого высыпались девочки-«вешалки» на подгибающихся ногах. «Может, у них мода такая в Нью-Йорке?» — подумала Настя и, выйдя из такси, подбежала к ним: «Вы из Вильямины?» — «Это неважно!» — заорала одна. Вообще они все кричали, привлекая к себе завистливые взгляды очереди, костюмный отстегнул канат от столбика, и Настя с ними вошла в дискотеку. «Важно произвести впечатление, что ты принадлежишь, что ты в полном праве… Кто они-то такие, эти вешалки?!» — объяснила себе Настя свое недоумение, а как бы она вошла одна… Ни одна из «вешалок» не сдала в гардероб ни курточку, ни жакет, как у Насти. Они все побежали в зал, за штору, где и происходи пати Вильямины, отделенный от простого народа. «Копа Кабана» уже жарила бразильским солнцем в исполнении «Борьки Манилова»[112]. За шторой при появлении новой компании вспыхнуло несколько камер — какой-то фотограф, друг агентства, снимал пати для архива. Здесь было светлее, чем на части для народа. Кто-то пританцовывал, лавировал человек в белом пиджаке с подносом. У бара жевали. Туда устремилась «вешалка», ответившая Насте. И Настя пошла за ней.
Им сунули по бокалу шампанского. «Вешалка» поставила сумку-ранец на бар, достала расческу и, бросив волосы вниз, стала их расчесывать.
— Ты новая у Вильямины? — спросила она гнусавым — снизу — голосом.
— Я не с Вильяминой. Я из Лос-Анджелеса. Но хочу переехать.
«Вешалка» взмахнула расчесанными, электрически вставшими волосами: «Слушай, как там погода сейчас?» Настя ответила, что как всегда, к сожалению. «Вешалка» не поняла сожаления по поводу однообразия.
— Я через неделю еду. К подружке. Она не модель.
Настя подумала, что подружка, видимо, в актинг.
— Она актриса.
Настя продолжила внутренний монолог: «Но временно работает официанткой».
— Она только начинает, так что приходится работать. Она в Беверли-Хиллз устроилась. В компанию мороженого. «Basckin Robins» Настя знала, как и все любители мороженого. «Что они тут себе думают?! эЛ.Эй, Беверли-Хиллз, «Феррари», джакузи…»
— Пойдем, я тебя познакомлю с моей подругой.
«Вешалка», ее звали Каттон, поздоровалась с одной из теток, рассевшихся на полукруглом диване, сделав очень приличный вид. «Это самая главная у Форда эдженси», — сказала она Насте и тут же повисла на подбежавшем гомосексуалисте. «Он наверняка гример», — подумала Настя, а Каттон уже знакомила ее с гомосексуалистом Герри-парикмахером. Еще она познакомила ее с «самым лучшим в мире» дизайнером маечек, с «самой лучшей в мире» моделью купальников и с «самой лучшей в мире» телефонисткой из Вильямины. Все эти «самые лучшие в мире» напомнили Насте московских «гениев»— «познакомься, — это гениальный художник… гениальный поэт… гениальный» еще кто-то.
Они подсели к самой лучшей в мире подруге Каттон. Она критически-брезгливо посмотрела на нее: «Ты уже готова? Пати только начинается». Настя подумала, что под конец эта Хлопчатобумажная обязательно будет пьяная, с размазанным от слез мэйк-апом, зажатая в углу каким-нибудь хуевым, никому не известным фотографом, заставляющим ее ехать с ним факаться. «Она похожа на Келли, на прошмандовок в Москве. Везде есть такие девочки».
Долли, лучшая в мире подруга Каттон, послала ту в бар за орешками.
— Она всегда такая… шумная? — спросила Настя, которая вовсе не была тихоней.
— Подожди, когда она сходит наверх в туалет. Тогда начнется настоящий перформанс, — Долли налила шампанское в бокал и протянула Насте.
Настя поняла — везде было одно и то же. Она только не знала — курят здесь траву или нюхают кокаин.
— Если бы она была топ-модель, ей бы прощалось. А она идиотка. Даже на чип-шоу ее не берут больше, — Долли потушила сигарету, не докурив и до половины. — Ты куришь? Эти очень крепкие…
Настя открыла сумочку и достала пачку «Кент лонд». В сумке у нее лежало несколько композитов, взятых на всякий случай. Долли заметила и попросила показать.
— Грэйт! Ты должна переехать в Нью-Йорк. В эЛ.Эй. хорошо, когда ты уже звезда или пенсионер. Но начинать там глупо. Я там жила шесть месяцев и очень много работала. Но все работы там очень местные, никто тебя никогда по ним не узнает. А здесь, стоит тебе показаться на нескольких хороших шоу, и все будут тебя приглашать. Если ты, конечно, не будешь, как Каттон. Идиотка.
Хлопчатобумажная «идиотка» прибежала с орешками, Герри и с очень толстой девочкой. У шторы тем временем было столпотворение, вспыхивали камеры, раздавались приветственные вопли.
— Вильямина со своей свитой пришла. Я советую тебе не показываться ей на глаза, дорогая Каттон. — Долли посмотрела на севшую на корточки Каттон, как на собачонку, и та, как собачка, закивала головой, положив руки-лапки на колени Долли.
Толстая девочка взяла Настин композит со стола: «У тебя такое лицо яркое, что совсем мэйк-апа не надо. А то ты будешь слишком sophisticated».
— Mother-fucker! — чуть не вырвалось у Насти. Она ненавидела это слово. «О, ты такая софистикэйтед! Как ты можешь быть такой софистикэйтед? О, мы не можем вас взять в массовки, потому что вы будете выделяться своей софистикэйтед.» Извращенный, искушенный, лишенный наивности — такой перевод давался этому слову в словаре Романова, которым пользовались в школе на Ферфакс. С последним Настя еще могла согласиться — никаких наивных мечтаний о том, что вот, подбеги сейчас Настя к Вильямине, та охнет, ахнет и сделает ее звездой, у нее не было.
— Это ты на обложке пластинки «Карз»? Альбом вышел в кандидаты на приз Grammy, — толстая девочка забросила в рот горсть орешков.
Настя даже не знала, что пластинка уже вышла.
— А где ты видела?
— Вчера no TV. Обложку выбрали в лучшую года. Тебе, наверно, очень здорово заплатили?
Настя сказала, что да, конечно. На самом деле ей заплатили, как за обычную работу, за три часа, минус 20 % агенту — 192 доллара. Впрочем, она была вспомогательным элементом, а не исполнителем. Почему же тогда ее взяли для обложки, а не исполнителей?
Моделей прибавлялось. В основном это были обычные манекенщицы, не звезды, но работающие. Нескольких Настя узнала. Одна девочка снималась для рекламы аспирина, другая для mini pads[113]. Настя подумала, что не хотела бы быть узнаваемой по рекламе прокладок в трусы. «Да, мне нравится Грета Гарбо, а не Фара Фосет. Но и Гарбо сделали, как и Монро, — из рыжей Нормы Джин». Настя с трудом представляла себе это самое деланье. И уж то, что это может произойти в школе моделинг, за которую сумасшедшие родители платят, ей казалось совсем-абсурдным.
