Книга Тройка - Степан Чепмэн

Военный джип выезжает на лед, ослепляя меня светом своих фар. Он останавливается прямо напротив меня. Свет слепит мне глаза. Я надеюсь, что меня спасут. Но джип просто стоит там, заглушив мотор. Наконец он дает гудок. Он требует, чтобы я убрался с его пути.

— Езжай кругом! — кричу я. — Объезд! У тебя в распоряжении целый пруд!

Я молю о спасении. Я проснулся, зажег сигарету и снова заснул. Раздается шипение тормозов. Мы прибыли на грузовую станцию на границе Миссури.

Здесь действие фильма из моего сна перестает быть видимым. На некоторое время я теряю возможность видеть. Но саундтрек продолжает крутиться.

Я просыпаюсь от кашля. Вокруг дым, запах горелого мяса. По-видимому, эти коробки легко загораются. По-видимому, я поджарил сам себя. К счастью, это случилось на грузовой станции. Когда меня нашли, кто-то вызывал скорую помощь. Громкие негодующие восклицания.

Интересно, на что я сейчас похож, размышлял я по дороге в больницу. Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю, поскольку в отделении скорой помощи не имелось зеркала, а также потому, что у меня в тот момент не было глаз. Они сварились вкрутую, как два яйца.

В той санитарной машине сидели отменные дебилы. Они не умолкали всю дорогу. Они хохотали над анекдотом — о пуделе, что помещался в микроволновке. Полные идиоты!

Возможно, я не был бы столь чувствителен, если бы перестал думать. Но даже в те моменты, когда мне хотелось бы перестать думать — например когда я умудрился поджариться или когда отростки этого мутанта начали жевать мои нервы, — даже тогда я не мог прекратить думать, как будто у меня не было завтра, чтобы все на него отложить.

В больнице меня поволокли на повозке со скрипящими колесами по длинным коридорам или холлам, где беспрестанно пахло чем-то эфирным. Рентгенолог с заложенным носом влил в меня какое-то пойло из бумажного стакана. Зажужжал флюороскоп. Врач перевернул меня на другой бок и сделал еще один кадр с другой позиции.

Медсестры, придерживая меня за руки, забинтовали меня с ног до головы. На протяжении долгих дней мне не оставалось ничего другого, как только лежать в кровати и писать через катетер в пластиковые мешки. Потом у меня отказали почки, и они заменили мой почечный канал какой-то шумной диалитической машинкой.

Слепота требовала от меня определенных навыков. Первые дни я еще пытался вспомнить, как выглядели предметы, когда я еще мог видеть. Но чем больше я пытался вспомнить, тем больше все забывал, так что в конце концов отказался от этих попыток.

Когда с меня сняли бинты, то вместе с ними слезла и кожа. Однако дерматолог был к этому готов, поэтому заранее заказал для меня кожу в какой-то крупной фармацевтической конторе Бостона. Новая кожа немного зудела, но я был рад, что она у меня есть.

Когда у меня отказало сердце, кардиолог уже имел наготове новое. Пока я лежал на операционном столе с разрезанной грудью, гепатолог заодно заменил мою печенку. Новые почки все еще не были доставлены из почечного магазина в Амарилло. Расходы были большие, но все покрывал мой медицинский полис.

Когда мое состояние улучшилось, окулист подсоединил мне новые глаза. Все теперь виделось мне в пастельных тонах, но, черт возьми, это все же были глаза! Я привык ими пользоваться.

Затем мне провели психотерапию. Я нуждался в этом, поскольку был весьма взбалмошным типом. Мне надо было направить страсть к саморазрушению в какое-то социально приемлемое русло. Мой психотерапевт очень верил в меня. Он считал, что если бы я исправился, то смог бы выполнять полезные функции. Я даже мог бы стать фургоном или грузовиком. Быть полезным для других — важная часть реабилитации.

Однако самое важное в жизни, как я понял тогда, — это все больше становиться машиной и все меньше — человеком. Я пытался объяснить это Наоми, когда мы выскочили с ней из боулинга, а потом Еве, когда мы прятались все втроем в кустах за прачечной самообслуживания. Плоть — она слишком мягкая, слишком податливая, то есть живая. Тот факт, что Наоми смогла нас съесть, это доказывает. Надо превращаться в машину, и тогда не будет никаких проблем.

Когда меня выписали из больницы, я вернулся в свою крысиную нору — квартиру на Гумбольдта. Мое антисоциальное поведение истаяло, как сгнившее яблоко. Я теперь мог быть дружелюбным. Я научился отпускать шутки и быть легким в общении.

В ту первую ночь, когда я вернулся в свою квартиру, мне приснилось продолжение сна про Феликса и Фабрику. Давайте-ка я вам его расскажу, пока не переключился на альфа-волны.

Так вот, сон начинается с того, что Феликс сидит за столом. Сидящий напротив Иван вдруг медленно поднимается. Феликс прижимает к груди эту проклятую черную коробку. Иван широко улыбается. Вокруг Феликса начинает смыкаться толпа рабочих, у всех такие пустые мертвые глаза. Феликс вдруг понимает. Это фабрика, где работают только зомби, ходячие мертвецы. Они убили бы его уже давно, но только сейчас поняли, что он, Феликс, в отличие от них живой!

Они охотятся за ним, преследуя по пятам по всей фабрике. Он мчится мимо искрящихся потоков искр и железного зева топок. Затем позади него что-то взрывается. Фабрика взлетает на воздух.

Феликс видит перед собой дверь — это выход. Он выходит на солнечный свет. На ярком солнечном свете мертвецы не смогут его достать. Он стоит посреди продуваемой ветрами пустыни белого песка. В отдалении собираются вихри смерчей. Из-за горизонта движется шторм.

Он оборачивается, чтобы посмотреть на взорвавшуюся фабрику, но позади нет ни намека на какие-либо строения. Он стоит и тупо смотрит в пустоту. И тут чувствует, что сзади кто-то есть.

Он резко поворачивается и оказывается лицом к лицу с огромным серым бронтозавром. Бронтозавр смотрит на него спокойно и понимающе. Он говорит.

— Ну, паа! Почему ты такой упрямец! Мы тащимся за тобой, только чтобы тебе угодить.

Титры: КТО ТЫ?

— Это ты мне скажи! Это твой сон.

Титры: В ГОЛОВЕ ФЕЛИКСА НАЧИНАЕТ БРЕЗЖИТЬ ИДЕЯ, ЧТО ЕЕ СЛОВА ИМЕЮТ СМЫСЛ.

— Ну, сколько ты еще собираешься таскать меня и ма по этой чертовой пустыне? — спрашивает она его.

И это уже не он. Это я, Алекс. Я веду джип и остановился в этих песках под тремя солнцами.

— Я все еще сплю? — спрашиваю я Наоми.

Медленно и печально она качает головой.

— У тебя развязались ботинки, — говорит она.

Я смотрю вниз. Но понятно, что на моих колесах не может быть никаких ботинок.

Когда я вновь поднимаю голову, рядом со мной никого нет.