— Марко, черт тебя дери. Что стряслось?
— Ничего не стряслось, — сказал он. — Просто я слишком долго сидел взаперти за монтажным столом и пялился в этот хренов экран. За пару дней оклемаюсь.
— Может, пойдем куда-нибудь выпьем? — сказал я. — Или в кино сходим, или в пиццерию?
— Давай не сегодня, как-нибудь на днях. Я тебе позвоню. Сейчас мне просто надо отоспаться.
Я хотел сказать, что провожу его, но он хлопнул меня по плечу на прощание и пошел прочь через громадный пустырь, по которому бегала стая бродячих собак.
25
В первых числах мая меня на тротуаре у собственного дома едва не сбил крохотный «фольксваген» на огромных, раза в два больше, чем надо, колесах. За рулем сидел крайне оживленный Сеттимио Арки:
— Я тебя, мать твою, два часа ищу! — крикнул он. — Тут сногсшибательные новости, а ты шляешься неизвестно где!
Он заехал на бордюр, не обращая ни малейшего внимания на поток пешеходов, выскочил из машины и ринулся ко мне: оказалось, какой-то его приятель, директор кинотеатра, готов на один вечер предоставить нам зал, фильм Марко покажут в перерыве между двумя американскими. Сеттимио настаивал, чтобы я сообщил об этом Марко:
— Если уж ты его с места не сдвинешь, тогда я, мать твою, к нему с пушкой приду!
Мы встретились с Марко через несколько часов, но он не проявил ни малейшего интереса к моему рассказу: от фильма он как будто отключился раз и навсегда.
— Я не помню, что там наснимал. Это было так давно.
— Но ты закончил его месяц назад. — Мне стоило больших усилий не заорать во весь голос.
— И что? — сказал он. — Мне даже сегодняшнее утро кажется далеким прошлым.
Поэтому всю организацию мы с Сеттимио Арки взяли на себя: он сделал три афиши и сочинил страничку аннотации для прессы, я отстучал на бабушкиной машинке приглашения и адреса на конвертах. Мы разослали их во все газеты и всем знакомым, в том числе каким-то подозрительным дружкам Сеттимио и покупателям моих картин. Я слишком хорошо помнил, сколько сделала Мизия для моей выставки, но, конечно, даже не надеялся, что смогу хотя бы отдаленно сравниться с ней по количеству излучаемого оптимизма.
В четверг вечером Сеттимио Арки заехал за мной на старом «мерседесе», которым обзавелся при каких-то сомнительных обстоятельствах, и мы вместе поехали к Марко. Уламывать его мне пришлось целую вечность; пришлось кричать:
— Ты что, вообще не хочешь хоть раз увидеть свой же собственный фильм на настоящем экране? Тебе что, вообще не интересно?
Пока мы ждали у подъезда, Сеттимио был вне себя от нетерпения, обрушивал на меня пулеметные очереди своего хихиканья и подмигиваний, но стоило Марко наконец спуститься, как он сразу успокоился. У Марко всегда была способность без всяких усилий заражать окружающих своим душевным состоянием: одним взглядом останавливать легкую болтовню или поток шуток, одним жестом, или словом, или просто улыбкой оживлять самую тоскливую атмосферу. Но в тот вечер, когда показывали фильм, он всю дорогу молчал с таким видом, словно уступает силе обстоятельств или его везут на расстрел; даже Сеттимио догадался, что лучше помалкивать.
Кинотеатр его приятеля находился не совсем в центре, но и не то чтобы на дальней окраине; старинное здание в стиле модерн стояло на широком проспекте, по которому и днем, и ночью шел поток машин. Мы приехали меньше чем за полчаса до начала, а надо было еще проверить коробки с пленкой, и маску проектора, и все прочее; Марко сказал:
— Начинайте без меня. Я попозже подойду.
— Но это твой фильм, — сказал я. — Так нельзя.
— Почему? — сказал Марко, прищурившись. — Кто сказал, что так нельзя?
Но, наверно, на моем лице было написано такое отчаяние, что он все-таки вышел вместе с нами из машины, воровато озираясь, хотя ни перед кинотеатром, ни в холле никого не было, только висели безобразные афиши, на которых Сеттимио от руки написал: «Специальный Показ, Только Этим Вечером В Преддверии Мировой Премьеры „ПОХИТИТЕЛЬ СЕРДЕЦ“, Режиссер Марко Траверси»; рядом красовалась фотография Мизии — кадр из фильма, где она стоит обнаженная.
Увидев афиши, Марко рассвирепел:
— Какого черта?!
— Это кадр из фильма, — сказал Сеттимио с самым невинным видом. Марко схватил его за шиворот:
— Я тебе морду набью, подонок!
Я был взбешен не меньше, а может, и больше, но все-таки встал между ними и сказал:
— Спокойней, пожалуйста.
— Это кадр из фильма, — повторил Сеттимио.
— Мне без разницы, что это такое, — сказал Марко, не отпуская его. — Никто тебе не давал права делать из него эту похабень!
— Пожалуйста, — произнес я; мне наконец удалось оттащить его от Сеттимио. — Мы же здесь ради показа, черт возьми! Может, другого и не будет!
— Да плевал я на показ, — Марко весь трясся от ярости. — И я не собираюсь использовать Мизию, как приманку для зрителей, словно я низкий, грязный сутенер!
— Это кадр из фильма, — опять повторил Сеттимио, поняв, что за моей спиной Марко его не достанет.
— Запомни, ничтожество, фильм — это другое дело, — сказал Марко и опять попытался дотянуться до Сеттимио, но я перехватил его руку. — Знать больше не хочу этого подлого ублюдка!
— Слушайте, давайте сделаем так, — сказал я; надо было срочно спасать положение. Я сорвал фотографии Мизии со всех трех афиш и протянул Марко. Он стоял с фотографиями в руках и не знал, что с ними делать; наконец, порвал их на мелкие кусочки и засунул в карманы куртки, кусочки той обнаженной белокожей Мизии, какой мы оба запомнили ее в тот день на съемках.
Потом развернулся, чтобы уйти, но в этот самый момент прибыл директор кинотеатра и направился к нам со словами: «А, вот и наш творец!»
Провинившийся Сеттимио бросился представлять всех друг другу, последовали долгие рукопожатия, он улыбался не переставая, словно рекламный робот.
Директора звали Данило Даргопанно, у него было лошадиное лицо, очень узкое и длинное туловище и короткие ноги. Марко, казалось, вполне был способен вцепиться и в него, поэтому я на всякий случай потянул его за руку и сказал:
— Нам еще надо кое-что проверить в будке киномеханика, ты не забыл?
Все проверив, мы остались на балконе и стали смотреть вниз, в зал; Марко прятался за старой позолоченной колонной, остатком декора, сохранившимся еще с тех давних пор, когда здесь был театр. Внизу расстилалось море пустых кресел, среди которого в неловком молчании сидели человек пять-шесть; между тем до начала оставалось пять минут.
— Зря мы послушались Сеттимио, бредовая была идея, — сказал Марко. — Мало нам было забот, черт подери.
