Учились отправлять на воздух вьетнамские халупы пластичным взрывчатым веществом С-4, которому для детонации требовалось физическое воздействие и пламя. Рассказывали, что С-4 использовалось для разогрева сухих пайков, но если случайно ударить его, разогревая утреннее какао, тогда — прощай, Чарли! — вещество прямиком отправляло на тот свет.
* * *
В некотором смысле повышенная подготовка была сродни начальной. Мы так же отжимались, бегали, чистили обувь, отрабатывали стрелковую подготовку и пробирались по лесам и болотам Луизины тёмными ночами для установки засад.
Однако пехотная школа в Тайгерлэнде Форт-Полка отличалась от начальной подготовки одним очень важным аспектом. Разница в 1966 году заключалась в неотвратимости отправки на войну…
Эта мысль вселяла в нас неизбежное чувство обречённости. Мы были помечены ею.
И где-то в глубине души каждый спрашивал себя: «Почему я?»
За этим вопросом следовали другие: «Что такое смерть? Буду ли я ранен? Покалечен? Убьют ли моих друзей? Как я поведу себя в бою? Что это значит — убить другого человека? Что значит воткнуть холодную сталь в азиата и выпустить его кишки?»
Потом, конечно, мысли переключались на более приятные вещи. Но мы всегда оставались жертвой своего живого воображения, и страшные кошмары подстерегали нас днём и преследовали ночью.
Несмотря на это, война казалось чем-то далёким и нереальным. В Форт-Полке мы чувствовали себя в безопасности. Здесь никто не пытался убить нас.
При повышенной подготовке суеты было меньше и меньше муштры. Но нужно было больше запоминать. Может быть, потому что мы знали только мирное время, подготовка казалась игрой — без сомнения, захватывающей, но всё-таки игрой.
По прошествии трёх недель число занятий сократили. Мы занимались до пяти вечера, а на вечер получали некоторые послабления. В субботу, если не было нарушений в течение недели, можно было получить увольнение.
Так и было.
Те, кто жил в Хьюстоне и Далласе, а среди нас было шестеро техасцев, уезжали домой на выходные и возвращались назад только в воскресенье перед вечерней поверкой.
В Тайгерлэнде у меня появилось больше друзей. Стало больше времени на общение, и из-за зыбкости общего будущего мы держались друг к другу теснее.
Каждый вечер для нас открывался клуб. Пиво стоило пятнадцать центов за банку, и пили мы много. Проводили время в дружеских беседах и отдыхе: шутили, строили пирамиды из банок, говорили о гражданской жизни и, развалившись на стульях, слушали проигрыватель.
Милая, милая, милая,
Я пою о моей хорошей…
Мы говорили о женщинах. О девушках, оставшихся дома. О бывших подружках. И о своих сексуальных фантазиях.
Во мне больше мёда,
Чем у пчёл жужжащих,
Песня моя слаще,
Чем у птиц летящих…
Здесь можно было забыть подготовку и Вьетнам. Забыть о том, что через несколько месяцев нас могут ранить, взять в плен или убить.
Что со мною, расскажи,
Путь-дорогу укажи.
Милая, милая, милая…
Это была песня жизни, и, чтобы ноги двигались живей, мы пели её на форсированных маршах. В известном смысле она символизировала светлые беззаботные дни нашей юности. Пиво, шутки, смех — всё это было лишь попыткой успокоиться и расслабиться. Ведь молодые солдаты не могут долго оставаться серьёзными.
Для многих из нас такие дни больше никогда не повторятся. А после войны мы будем скорбеть и ностальгировать о своей юности, о том, что с нами было и что никогда не вернётся…
Мы вдыхали пивные пары и дули банку за банкой. Кто-то для настроения, кто-то чтобы забыться, кто-то чтобы напиться. Тут и там вспыхивали ссоры, но после тяжёлой дневной работы не хватало энергии для хорошей потасовки.
3-я бригада называлась «Тайгерлэндом» потому, что генерал Уильям Ч. Вестморленд, командующий военными силами США во Вьетнаме, выбрал в качестве своего девиза фразу «КАЖДЫЙ СОЛДАТ — ТИГР».
Подготовка к войне в джунглях должна была научить нас действовать хитро, бесшумно и смертоносно, подобно бенгальским тиграм, крадущимся в индокитайских чащах; научить бить по врагу первыми, опережая встречный удар.
После отпуска мы с Сейлором возвращались в Форт-Полк на поезде, где к нам присоединился ещё один парень из нашей казармы — Гай Нери, из Чикаго.
Нери, девятнадцатилетний чудак с детским выражением лица и вечной эрекцией, немножко посидел с нами в вагоне-ресторане за пивом: перекинулся в покер, поболтал о Тайгерлэнде и Наме.
Потом этот бабник, прихватив пинту виски, перебрался в другой вагон; потом он хвастался, что как раз под спортивной колонкой «Чикаго Трибюн» уломал на минет деваху шестнадцати лет, которая бросила школу и ехала к сестре на свадьбу в Лос-Анджелес. У девчонки были волосы цвета соломы, лицо так себе, и всем своим видом она напоминала ощипанную ворону, да к тому же, кажется, носила корсет.
А Нери всё нипочём.
Он вернулся, выпустив из брюк парадную рубашку, закатывал под лоб глаза и облизывался, как кот, сожравший канарейку.
— Первый раз после того, как помочил конец в Санта-Фе.
— Да ладно, Нери, — промычал Сейлор.
— Мне всё равно, веришь ты или нет.
— Не болтай глупостей, чёрт возьми!
— Ах, что за лапочка…
В казарме я подружился ещё с тремя чикагцами: Крисом Сиверсом, Джорджем Карлоффски и Диком Саттлером. И, наконец, был ещё Бобби Паркер из Сан-Франциско.
Паркер, выше шести футов росту и чёрный, как смоль, рассказывал, что недолго встречался с одной принцессой, потом переключился на другую, и последняя цыпка забыла о нём, как только его призвали. Он так к нам привязался, что мы его прозвали «Орео».
Моральные и физические издевательства в лагерях начальной и повышенной подготовки преследовали несколько целей. Во-первых, закалить нас, привести в форму. Тот, кто не может выдержать нагоняй и пинок в задницу, не сможет выдержать тяжкие испытания и трудности в бою.
А трудности, выпавшие на нашу долю в Форт-Полке, были ничтожны по сравнению с ужасами войны. Во Вьетнаме, говорили инструктора, любой из товарищей, с которым ты прослужил шесть месяцев, мог подорваться на мине-сюрпризе. Ты видишь его вспоротый живот, видишь, как вываливаются кишки, и ничего не можешь сделать, назад ничего не вернуть. Или, например, во время перестрелки ты оборачиваешься, и чьи-то мозги брызжут тебе в лицо. Вот что действительно ужасно. И если не можешь осилить подготовку, если не можешь собрать волю в кулак и выдержать ругань и тычки, то наверняка скиснешь под огнём.
Жёсткое обращение было призвано снизить понимание собственной ценности, отучить от мирной жизни, заставить чувствовать себя ничтожествами, пока не придёт осознание значимости быть солдатами армии США.
