Она, конечно, могла выявить и плохие стороны.
Так бывало.
Однако ярче всего я помню ребят — ребят и их рассказы о войне. Рассказы о дружбе и страхе, о храбрости и трусости, о высоких помыслах и разбитых убеждениях, о зверствах и милосердии, о страданиях и чувстве стыда, о ярости и боли, о любви и воздаянии, о грязи и славе.
А поскольку они вернулись на родину, то ныне рассказывают новые истории — истории о скрытых ранах, которые гноятся и не заживают, о ранах, за которые Министерство обороны на награждает «Пурпурными сердцами».
Вьетнам был не нашей ошибкой, и мы не особо гордимся тем, что там делалось, но мы рады, что выжили и не стали его жертвами. Ребята, ушедшие на войну, приняли всё худшее, что только могла бросить им жизнь, на себя и вернулись домой, понимая о мире гораздо больше остального, оставшегося дома поколения.
И этим они могут гордиться.
Я мечтаю о том дне, когда не будет войн, но если такой день наступит, человека тогда уже, наверное, не будет.
Сегодня многие из нас вспоминают о войне с ностальгией не только за то, что там творились ужасные вещи, а скорее за то, чего там не было. Мы вспоминаем о войне так, как взрослый вспоминает о своём детстве — с некоей долей горечи за недополученные объятия и поцелуи, за то, что было сказано и сделано и что больше никогда не будет ни сказано, ни сделано.
Мы обращаемся к войне с тупой болью в сердце и вспоминаем, как ждали открытых объятий и приветствующих наше возвращение толп народа — чего так и не случилось, а если всё-таки случалось, то слишком поздно — и как ждали прощения, в котором отказывали себе, потому что общество никогда не собиралось до него снизойти.
Будь Америка Прекрасная Америкой Сострадающей и Америкой Милосердной, даруй она своим воинам прощение, не предай и не отвернись от них — я уверен, что Билли Бауэрс, как и многие тысячи ветеранов, преступивших черту, были бы сегодня с нами.
Весной 1986-го года Чикаго и Нью-Йорк организовали для нас шествие — 19 лет спустя после нашего с Билли возвращения из Вьетнама. Девятнадцать лет! Мать спросила меня, участвовал бы я в том шествии, будь я дома.
Я ответил нет, не пошёл бы. Шествие сегодня — слишком мелко и слишком поздно. Сегодня оно — оскорбление. Я не хочу шествий. Я хочу, чтобы эта страна поняла, что она сделала для целого поколения людей. Я хочу, чтобы эта страна обратилась к урокам, которые преподал Вьетнам, чтобы мы больше никогда не попадали в подобный переплёт. И, кроме того, если страна искренна в своей радости видеть нас дома, то я бы хотел, чтобы потраченные на шествия деньги пошли на помощь нуждающимся ветеранам Вьетнама.
Но надежда есть.
Каждый день вот уже более десяти лет тысячи людей влечёт к чёрной гранитной стене — Стене плача, как её иногда называют, — что стоит в тени мемориалов Линкольна и Вашингтона. Они приходят читать, прикасаться и плакать над именами, выбитыми на Мемориале ветеранов Вьетнама и знаменующими собой трагическую главу американской истории. Открытый в День ветеранов в 1982-ом году монумент врачует раны нации, которая никогда не была так расколота надвое со времён Гражданской войны.
Сегодня у мемориала исполняется один ритуал — простой человеческий порыв — прикоснуться к именам, запечатлённым на 496-футовой плите полированного гранита.
Ветераны кладут ладони на имена товарищей — словно пытаются закрыть руками тягостное зрелище. Оставляют цветы, записки и венки с надеждой, что война их наконец-то отпустит. Есть такие, что в течение 20-ти лет не могли и думать о Вьетнаме, и вот теперь они говорят, что посещение мемориала для них — акт исцеления.
Для миллионов людей, пришедших к мемориалу со времени открытия, посещение его означает национальное признание утрат. Наконец-то выздоровление сдвинулось с мёртвой точки.
Мы начали долгий путь домой — не только ветераны, но мы все…
Мне ещё предстоит проделать этот путь: совершить паломничество к Стене, и произнести последнее «прощай» Дэнни и Крису и всем ребятам, и пролить невыплаканные слёзы, и покончить с тоскою, и оставить эту славную часть Дороги Приключений там, где ей и следует быть…
А потом — жить дальше…
— FINI VIETNAM-
