Что-то опять промелькнуло, и он не успел разглядеть. В этот момент его ткнули в спину, и он подпрыгнул, издав приглушенный крик.
— Успокойся, летописец, — услышал он насмешливый голос Малиены. — Наши враги далеко.
— Твои враги! — с горечью произнес он. — Мои — вокруг меня. Они уводят меня от всего, что я любил, чтобы использовать меня, а затем выбросить, как ненужный хлам.
— Думай об этом как о возможности увидеть то, что не видел ни один летописец, и сложить предания, которых никто никогда не складывал.
— Я так и делал, пока не осознал, что я безнадежный и бесполезный неудачник, и лучше уж мне умереть.
— Вот как! Из всех человеческих эмоций жалость к себе — самая презренная. Поднимись и сделай хоть что-нибудь.
Ее слова были как пощечина. Лиан пришел в такую ярость, что, казалось, мог бы оторвать валуны от земли. Он нанес ответный удар, намеренно причиняя боль.
— Значит, я презренный, — произнес он тихо. — Но не такой презренный, как вы, аркимы, ноющие и заламывающие руки над потерянным Шазмаком. Взгляни на ваши Предания! Вы даете власть дуракам и потом слепо следуете за ними в пропасть, потому что вы слишком горды и трусливы, чтобы думать самостоятельно.
— Да, — согласилась Малиена, — у нас два роковых недостатка, и ты их верно определил. Мы очень горды, но наше мужество изменяет нам в нужный момент. Вот почему мы пасуем перед врагом, который никогда не сдается.
— Ну что же, я тоже не сдамся. Я напишу предание моей жизни. Ничто меня не остановит. Ничто больше не имеет значения.
— Никогда не говори так, летописец. Твой народ…
— Разберись со своими собственными делами, прежде чем учить других! Теперь ничто не имеет значения, кроме сказания. — Он прошел мимо Малиены, хлюпая при каждом шаге по болоту и перепрыгивая с кочки на кочку, растворился в черной ночи, населенной призраками.
Малиена смотрела ему вслед, дрожа от беспокойства. И все же, какой вред может причинить летописец? Ее вахта закончилась, и она вернулась к костру, горячему чаю из чернослива и своим одеялам.
Наконец ярость Лиана утихла, но решимость только возросла. Он слишком долго плыл по течению. Он воспользуется возможностью, за которую другие сказители пошли бы на убийство, и сложит свое сказание.
В воздухе снова затрепетал призрак, и Лиан вдруг понял, что это такое. Аркимы разбили лагерь на Тизанской Горе — когда-то тут был монастырь, славившийся своими водами и бренди, который фильтровали через чистейший торф из мха. Но в Тизан пришла чума, и за одну неделю умерла половина братьев и сестер. Оставшиеся в живых посовещались, заперлись в винокурне (даже те, кто возражал против этого решения) и подожгли ее с помощью бочек своего прекрасного бренди. В этих местах еще долго пахло спиртным, и с тех пор тут обитали призраки.
К Лиану подплыл призрак красивой молодой женщины в накидке с капюшоном. Она протягивала кубок, из которого восхитительно пахло шерри-бренди. Лиан потянулся за кубком, и вдруг воздух заполнился призраками, и каждый прославлял свой напиток, торопясь привлечь к нему внимание юноши. У них уже целые столетия не было посетителей. Однако это были всего лишь тени, тогда как Лиан был из плоти и крови. Каждый раз, как он прикасался к кубку, тот исчезал вместе с призраком. Загадочные напитки исчезли навсегда, а вместе с ними и те, кто их пил. В воздухе пахло бренди и грустью.
«Безобидные призраки», — подумал Лиан, сожалея о бренди. Он повернулся и, легко ступая по мху, направился к лагерю. Он чувствовал, что снова обрел себя.
После этого отряд аркимов вместе с Лианом двинулся в путь в буквальном смысле бегом, не останавливаясь полтора дня. Затем сделали привал, чтобы часа три-четыре поспать, отдохнуть и обсудить дальнейший маршрут. Лиан слишком устал, чтобы прислушиваться. При первой же возможности он упал на землю и, завернувшись в свой тяжелый плащ, сразу же заснул.
Потом они снова пустились в путь и бежали, бежали, пока Лиану не начало казаться, что он никогда не делал ничего другого.
Погода все еще была плохая: дождь, ветер, мокрый снег, и вначале они медленно продвигались. Однако, когда ветер переменился на западный, небо прояснилось и стало теплее, они оставили преследователей далеко позади. Впрочем, вероятно, никакой погони больше и не было.
В тот день они устроили совещание: возвратиться ли в горы, чтобы там укрыться, или двигаться на восток, через море, к Лауралину. Тензор ничего не говорил, но похоже было, что у него есть какой-то план. Так и не придя ни к какому решению, аркимы продолжили идти в прежнем направлении.
Они двигались на север, и Лиан бежал и бежал вместе с ними, а в конце дня валился на ложе из папоротников или веток и спал как убитый, слишком вымотанный, чтобы видеть сны. Лишь один раз его кошмар повторился. Это было в ночь накануне того, как они добрались до Сифты — рыбачьего городка на северо-восточном побережье Мельдорина. Куда им было идти дальше? Оставалось лишь продолжить путешествие по морю.
Они спустились на берег и, за неимением лучшего места для лагеря, устроились под выступом низкой скалы. С моря дул влажный ветер, хотя не было по-настоящему холодно — во всяком случае для того, кто пешком шел в Шазмак зимой.
Из сухих веточек сплели ширму и поместили ее перед костром, чтобы скрыть пламя. Лиан неподвижно сидел в нише, а аркимы готовили еду и разбивали лагерь. Малиена в последний раз осмотрела его рану, так как она зажила.
— Она еще беспокоит тебя? — спросила женщина, сидя перед ним на корточках.
— Немного, когда я потянусь или сделаю резкое движение. Или после долгого дня.
— И это все? Тогда ты совсем вылечился. Мои старые кости также беспокоят меня каждый день.
— Старые? Я думал, что вы, аркимы, живете практически вечно. Как, например, Тензор.
— Некоторые — да, если несчастный случай или болезнь не оборвет их жизнь, — ответила Малиена.
— Как это получается? — поинтересовался Лиан.
— Не знаю. Просто мы живем долго, вот и все.
— Как и кароны, и феллемы, — продолжал Лиан, — и такие мастера Тайного Искусства, как Мендарк и Иггур, которые научились продлевать жизнь и нам, сантенарцам.
— Да, это так. Но срок жизни в моем роду не такой длинный, и я уже прожила больше половины. Но это меня не огорчает.
— Так сколько же тебе лет?
Малиена пристально посмотрела ему в глаза, и от ее взгляда Лиан смутился и отвернулся.
— И у моего, и у твоего народа об этом не принято спрашивать, даже такому любопытному летописцу.
— Прости, — сказал Лиан, чувствуя, что краска залила его лицо.
— Но я тебе отвечу. Я прожила более двух сроков средней продолжительности жизни сантенарцев и, если захочу и судьба позволит, проживу еще столько же. Этого достаточно.
— У тебя есть дети? — Она взглянула на луну.
