Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
— Отчего не хочет владыка оставаться в Москве? Зачем едет во Владимир?
Осанистый, с серебряной нитью в окладистой чёрной бороде, Фотий отвечал вполголоса:
— Негоже митрополиту всея Руси слишком зависеть от московского князя! И от литовских распрей лучше нам остаться в стороне… — Митрополит всё говорил и говорил, обстоятельно, неторопливо. Щурится близоруко, отчего заметна становилась тонкая сеть морщинок вокруг внимательных, влажных, похожих на чёрные греческие маслины, глаз.
Патрикий внимал, согласно кивая.
Наконец, оба умолкли, слушая скрип колёс, глухой стук копыт о пыльную ухабистую дорогу, протяжную перекличку сопровождающих митрополита великокняжеских кметей[13].
Вечернее солнце медным диском медленно спускалось за дальний тёмный бор. Отодвинув узкой длинной ладонью занавеску, Патрикий любовался на проплывающие мимо берёзовые перелески, пронизанные длинными закатными лучами.
Рамы с пластинами слюды вынуты — по-летнему, и в окно возка струилась вечерняя свежесть, пропахшая скошенным сеном, мятой и дальним, чуть горьковатым печным дымом.
Грек вдыхал прохладный воздух полной грудью — с наслаждением вбирая в себя мягкую, неяркую благодать этого удивительного северного края.
* * *
Теперь, вблизи Владимира, он с улыбкой вспоминал о сборах в этот дальний и долгий путь. О том, как пугали его рассказы о загадочной лесной стране, где будто бы полгода падают с неба белые холодные хлопья. А в иные, особо снежные годы, — ложатся сугробами до самых крыш приземистых, рубленных из дерева, русских изб.
Почти два года прошло, как в Царьграде, по воле Византийского патриарха Фотий был рукоположен в митрополиты всея Руси[14]. И, отправляясь на Русь, новый владыка взял его, Патрикия с собой.
Далеко позади остался царственный Константинополь, колоннады и окатистые купола его церквей, величественные дворцы и древние обелиски, фонтаны, капающие на выщербленные мраморные плиты, каменные ступени и мостовые, раскалённые солнцем, горячий воздух, наполненный пряными запахами базара и неистребимым, заполняющим мощёные камнем улицы зловонием — от навоза и гниющей рыбы… И — вечно туманное Мраморное море, сказочно сияющее в золотистой солнечной дымке…
Ехали на Русь посуху, через Киев. Лишь в прошлом сентябре прибыли в этот древний город, и полгода прожили в нём.
Там, в надменном и гордом Киеве стало ясно — единство митрополии русской будет стоить великих трудов. Князья литовские большею частью были обращены в «римскую веру», а великий князь Витовт и вовсе намеревался обратить в католичество весь свой народ…
Потому, по примеру прежних русских владык, Фотий решил утвердиться во Владимире. И вот, наконец, они отбыли из Киева — ветреным, пасмурным февральским утром.
* * *
Патрикий ёжился, вспоминая как тащились весенними дорогами, застревая в тающих мартовских снегах, как переправлялись на утлых дощаниках[15]через только-только вскрывшуюся Оку…
А через три недели после праздника пресветлой Пасхи поезд нового русского митрополита торжественно въехал в Москву — под радостный звон всех московских колоколов.[16]
Там Патрикий видел великого князя Василия Дмитриевича — невысокого, поджарого, в красном, низко подпоясанном кафтане. Запомнилось лицо князя — умное, властное, с аккуратной недлинной бородкой, раздвоенной на конце.
Москва понравилась.
Встретила гостеприимно, шумно, хлебосольно. Пахла едва подсохшей апрельской грязью и горячими калачами. Радовала глаз зелёной дымкой только проклюнувшейся листвы. Восхищала резными белокаменными палатами. Удивляла несметными стаями чёрных крикливых галок — на крестах многочисленных московских церквей.
И лица! У москвичей были совсем другие лица. Не замечал в них Патрикий шляхетской гордости, того надменного, плохо скрытого пренебрежения. Самые знатные бояре не чинясь, становились на колени, испрашивая благословения у нового русского митрополита. Москва смотрела на нового владыку с благоговением, надеждой и искренней радостью.
В Москве же узрел Патрикий фрески знаменитого здесь, на Руси, земляка — Феофана.
Сжав губы, бледный — то ли от волнения, то ли от бессонницы, много месяцев мучившей его, не успевавшего переварить, осмыслить бесконечную череду новых впечатлений, — смотрел Патрикий на написанные Феофаном тёмные, страстные, почти гневные лики святых. На пронзительные вспышки света, резкими ударами падающими на лики, руки, одежды… В этих образах билось, рвалось наружу предчувствие конца…
Потрясённый, смущённый Патрикий, глядя на фрески, думал. О конце света. О подвижничестве. Об испытаниях, которые посылает Господь.
И отчего-то стыдился — слабости и ломоты в суставах от волглого весеннего воздуха, несварения от непривычной желудку пищи, какой-то совсем уж детской тоски — по сладкой вяленой дыне и сизым смоквам…
Но дни становились всё длиннее и теплее, воздух — легчал. Пришла благодатная, в белой кипени яблонь, в душистых фиолетовых гроздьях сирени поздняя весна. А вслед за цветущей весной — привольное, широкое, дышащее сине-голубым простором русское лето.
Вечно печальный, бледный грек повеселел. Отпустила ломота, прошла бессонница.
Он уже по-новому внимал Патрикий утреннему птичьему гомону, вдыхал аромат ржаного хлеба, всматривался в плывущие мимо дороги силуэты здешних, рубленых «в обло», сельских церквей с крутыми свесами кровли и чешуйчатыми главками на тонких шейках, беззащитно и трогательно вытянутыми в небо.
Скоро конец странствию, думал он с тихой, умиротворённой радостью.
До Владимира и впрямь оставалось полдня пути.
В торгу
— Нынче, нынче уж приедут!
Отец Варсонофий, пыхтя, с раннего утра семенил по владычному двору, окликая забеганных, взмыленных служек. Как же, сам Фотий, новый митрополит всея Руси, к ним во Владимир прибыть должен! С клиром[17], со свитою… Всё нужно подготовить наилучшим образом, — чтоб доволен остался владыка, чтоб не прогневался…
Вот ключник и в хлопотах весь, уже с ног сбился! Лысину блестящую от пота поминутно платком утирает. На рынок, за свежей провизией для обеда по случаю встречи владыки, — сам отправился. Никому это важное дело доверить не решился — приправ, вина греческого купить нужно…
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
