Солнышко улыбается, прижимается ко мне теснее, но грусть из глаз никуда не уходит. Ощущаю беспокойство, но не хочу давить.
— Лий, маленькая моя, — шепчу в висок, наклоняясь и вдыхая уже родной запах, — ты всегда можешь мне доверять.
Внутренний голос ехидно напоминает, что нет. Не всегда. Есть в моей жизни грязное пятно. Но скоро я избавлюсь от него. Уже знаю, что делать.
Кнопка замирает, рассматривая скамеечки, стоящие полукругом и, найдя подходящую, тащит к ней.
— Можешь смотреть в сторону тех деревьев? Я хочу тебя нарисовать.
Если это важно для нее, я могу сутками стоять или сидеть.
— Это недолго, — добавляет.
— Рисунок потом подаришь?
— Подарю. — И улыбается. А я… А я соскучился уже. А что? Десять минут без сладких губ — это, между прочим, та еще пытка!
Плюхаюсь на скамейку и тяну малышку на колени. Она не сразу поддается, но я умею уговаривать. Открыл недавно в себе талант переговорщика. Правда, действует он только с ней. Эксклюзив, так сказать.
— Мы не успеем, если будет всё время целоваться.
— Кто—то против?
— Нет, но…
— Давай остановимся на первом слове?
И всё. Пропадаю во временной воронке. Вместе пропадаем. Нас засасывает в нашу личную Вселенную. В которой существуем только мы. Неожиданно в голову приходит мысль, что любить — это не просто восхищаться любимым человеком, мечтая сделать его счастливым. Любить — это возможность быть самим собой без прикрас, без масок и мишуры внешнего мира. И если тебя принимают таким, каков ты есть, твоя любовь взаимна.
С трудом оторвавшись от желанных губ, сажусь так, как нужно моей художнице. Она увлеченно штрихует в альбоме, закусив губку. А я смотрю на неё, отводя взгляд к деревьям только в моменты, когда Лия поднимает голову. Моя девочка очаровательно смотрится: сидит, подогнув под себя ногу, прищуривает глазки и иногда хмурит лоб. Даже маленькая морщинка на лбу, когда Лия задумывается, сводит меня с ума. Я точно пропал в ней.
— Если устал, можно отдохнуть. Я уже основное сделала. Дальше могу по памяти.
— Так хорошо меня помнишь? — Немного подтруниваю над Кнопкой.
— Ты не представляешь, насколько. — Я улыбаюсь, а она отвечает совершенно серьезно.
— Покажешь? — От волнения голос садится и мне приходится дважды прокашляться, чтобы внятно произнести одно слово.
— Как закончу, если будешь себя хорошо вести.
— Лииииий, — зову, — а хорошо — это как?
— Это потерпеть с поцелуйчиками. Не тебе одному они нравятся.
— Дразнишь, м?
— Немножко.
Больше не отвлекаю, потому что мне нужно время для серьезного разговора. Который наверняка перевернет наши отношения. Но молчать больше я не могу. Каждый день жить как на пороховой бочке и ждать разрыва — не вариант. А он неизбежен, если я смолчу. Адекватно себе это понимаю. И… признаюсь, что боюсь этого. И разговора, и последствий.
А пока Лия рисует, нахожу в телефоне нужный чат и пишу в него.
«Выхожу из игры. Можете засчитать технический проигрыш или добровольное поражение».
Горецкий печатает…
«Псих и трус»
Костян печатает…
«Уважаю. Настоящий поступок»
Лютова: «Идиот!!!»
Выхожу из диалога, не намереваясь читать дальше бредни.
Ловлю смс от друга: «Правильно сделал. Твоя девочка не стоит этой грязи. Проиграв идиотам — ты получаешь больше».
Мой друг неплохой психолог. Мог бы быть в будущем, если бы не горел другой профессией. Мечтает спасать животных. Да—да, невозмутимый и суровый Костян имеет ранимое сердце. Но знают об этом только я и… я.
— Малышка, ты ещё долго?
Нет, я не тороплю её. Но… но пока решился, хочется сказать. Пока в голове сложились правильные слова. Как мне кажется — правильные. Оценивать же Лие.
— Ещё минуток пять, хорошо?
Замечаю, что художница моя зябко ёжится. Боюсь обнять, чтобы не помешать. Поэтому придется разговор перенести в машину. Что ж, там, по крайней мере, она сразу не сможет от меня убежать и будет хотя бы шанс успеть договорить. Будет сложно — я уверен.
19.1.
Лия.
Прячу лицо в руках, потому что посмотреть на Артёма не могу себя заставить. Знаю, что его взгляд направлен на меня. Слышу его тяжелое дыхание. Помню срывающийся голос, когда он рассказывал. Его прикосновения… всегда горячие пальцы были ледяными. Он нервничал и переживал, и эти эмоции сыграть невозможно.
Но…
Черт…
Он поспорил на меня.
Они поспорили.
Неужели это бывает в реальной жизни? Как же так? Я… я не могу поверить и уместить в своей голове открывшуюся правду. Не знаю, смогу ли я верить и доверять после такого.
— Прости, мне необходимо пройтись.
Я говорю сиплым голосом, слыша себя со стороны. Дёргаю ручку двери, но она не поддается. Мне это не нравится, и я дергаю сильнее. Показываю, что не хочу сейчас находиться в одном пространстве с… с ним…
Испарились ли мои чувства? Нет. К ним примешалась горечь от… наверное, от разочарования.
Дверца поддается, и я выскакиваю на улицу. Иду вперед, слыша торопливые шаги сзади.
— Мне надо побыть одной. Извини.
Намеренно смотрю под ноги. Куда угодно. Не на него.
— Ты замерзла, малышка. Если тебе надо подумать, оставайся в салоне, я выйду.
— Нет, Артём. Нет. — Мотаю головой. Очень хочется расплакаться, чтобы выплеснуть боль, которая пронзила все моё существо. Слушать было тяжело и… страшно…
Ухожу вперед и застываю, рассматривая отражение облаков в темной глади воды. Плывут первые опавшие листики. Как маленькие кораблики. Они думают, что стремятся к счастью, к светлому будущему и не знают, что в конце недолгого пути их ждет канализация или берег, на котором они сгниют. Отчасти себя ощущаю этим оторвавшимся листочком.
Я запуталась и потерялась.
Безусловно, Миронов был прав, заметив, что узнай я от третьих лиц, не простила бы. Я и сейчас… мне и сейчас сложно… Надо принять правильное решение. И основываться не на жалости, не на чувствах, а только рассудив разумно. Глупое сердце готово бежать обратно. Но…
Предавший однажды — предаст ещё раз.
Предал ли он меня? Мои чувства?
Или попытался спасти наши отношения?
— … быть с тобой. Я не мог позволить игр с другими. Сразу принял решение о проигрыше.
— Но… почему сразу не отказался? Сразу, Артём? Почему ждал? Я не могу этого понять. Не могу.
