Аркантус, но здесь им не хватало чувственности, которую он обычно с ними ассоциировал.
Здесь они выглядели какими-то гнетущими и мрачными.
Аркантус пересек комнату и остановился у двери ванной. Конечно же, по ту сторону работал душ.
Сжав челюсти, Аркантус отошел и быстро обыскал комнату. Примечательных вещей было немного, если не считать заряженного бластера в ящике прикроватной тумбочки. Он поднял оружие, осмотрел его и вернул на место без элемента питания. Дополнительные батарейки, спрятанные глубже в ящике, его не волновали.
— У тебя должно что-то быть, — пробормотал Аркантус, поворачивая голову, чтобы осмотреть комнату. — У таких людей, как ты, всегда что-то есть.
Потому что такие люди, как Джеймс Клейтон, редко сталкивались с последствиями за что-либо. Многие считали себя выше системы, слишком богатыми, влиятельными и умными, чтобы попасться. И Джеймс, казалось, верил в это еще до того, как унаследовал состояние отца.
Его взгляд остановился на двери в дальнем конце комнаты. Она была приоткрыта лишь на щелочку, как вход в спальню, но что выделялось, так это то, что она вообще не казалась дверью — она выглядела как еще один кусок стены. Он не припоминал, чтобы видел что-либо, указывающее на это, на планах дома.
Аркантус приближался к проему, и по мере этого мерцающий свет изнутри становился все явственнее. Что-то сжалось у него внутри, когда он положил руку на дверь.
Он заколебался. Из отверстия исходил запах, едва уловимый, тот, которого он никогда раньше не ощущал, но который был странно знаком. Запах терран. Запах секса. Но это совсем не было похоже на соблазнительный аромат Саманты.
Едва сдерживая рычание, он толкнул дверь.
Источник свечения сразу привлек его внимание. Одна из стен была углублена, в нее были встроены стеллажи. Полки были заполнены крошечными включенными голопроекторами, отображающими терранок, многие из которых были раздеты, некоторых с Джеймсом. Несколько из них появлялись в голограммах, но более чем в половине была одна женщина. Эту женщину Арк узнал мгновенно.
Его сердце сжалось и перестало биться. Все внутри него напряглось, вены горели, а легкие отказывались наполняться воздухом.
Саманта.
Моя Саманта.
Она была на многих голограммах. Иногда одна, иногда с Джеймсом, а в некоторых случаях — с Джеймсом и одной или несколькими другими женщинами. На многих изображениях была большая часть ее обнаженного тела.
Механизмы гудели в конечностях Аркантуса, когда непроизвольно сгибались, создавая новую нагрузку на тело, к которому были прикреплены протезы.
Каким-то образом он заставил себя двигаться и вошел в комнату. На него нахлынуло столько чувств, что он уже ничего не ощущал: все эмоции слились в неразборчивую массу, застрявшую глубоко в груди.
На нескольких из голограмм была изображена счастливая Саманта. Саманта, которая потеряла поддержку после смерти отца, но ошибочно полагала, что встретила мужчину, который будет любить ее, лелеять и уважать. Это были самые невинные снимки и единственные, которые она, вероятно, сделала добровольно. Все остальное…
Он не хотел смотреть ни на одно из голографических изображений. Не хотел видеть свою пару такой, не хотел видеть ее с ним. И хотя Аркантус занимался с ней любовью так много раз, хотя он исследовал, познавал и боготворил каждый миллиметр ее великолепного тела, это было неправильно. Это было нарушением. Он знал Саманту достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не давала согласия на это — ни на запись голограмм, ни на их показ, ни на ситуации, которые они изображали.
Аркантус увидел свою пару со слезами на глазах, с синяками на бледной коже, со страхом, замешательством и печалью, запечатленными на ее чертах. Он видел ее с руками Джеймса на своем теле, с ним внутри нее, видел боль на ее лице. Он видел, как Джеймс бил ее, рвал на ней одежду, удерживал и душил.
И при всем этом он видел злобное удовольствие на лице Джеймса.
Аркантус оскалил стиснутые зубы.
Реальность оказалась намного хуже, чем он себе представлял, намного хуже, чем он когда-либо хотел представить. И все это усугублялось тем фактом, что некоторые голограммы были записаны на видео, придавая изображениям непристойное движение.
В конце концов, Арку удалось оторвать взгляд от дисплея, чтобы осмотреть остальную часть комнаты. Его сердцебиение грохотало в ушах, прерываемое только все более неровным дыханием.
Справа в стену была встроена скамья с кожаной обивкой, к противоположной стене были прикреплены тяжелые металлические кольца — такие, к которым можно было бы прикрепить ограничители или цепи.
Взявшись за одно из колец, Арк дернул его. Оно прочно держалось на месте. Он тяжело выдохнул через ноздри.
Верхний свет мигнул, и мужчина-терранец прямо за спиной Аркантуса сказал:
— Лежать.
Арк сильно взмахнул хвостом, но не задел нападавшего. Он использовал инерцию, чтобы развернуться и нанести мощный перекрестный удар. Но его глаза расширились, когда он понял, что видит перед собой.
Он знал это стройное маленькое тело, знал каштановые волосы, он знал эту застенчивую позу, предназначенную для того, чтобы маленькая женщина казалась еще меньше. Позади него стоял не Джеймс, а Саманта.
И было слишком поздно остановить жестокий удар.
В панике он нарушил собственное равновесие. Его кулак врезался в шею Саманты и вышел через ее плечо, и Аркантус падал, не в силах согласовать то, что он видел, с тем, что чувствовал, о чем думал.
Все его тело прошло сквозь Саманту, когда он рухнул на пол. Он перевернулся на спину и оттолкнулся от пола, но его остановило сиденье скамейки.
Аркантус поднял взгляд.
Саманта стояла перед ним обнаженная, опустив лицо и прикрывая руками грудь и таз. Ее кожа была красной. Он знал свою пару, знал, что цвет ее лица был вызван не жаром возбуждения, а смущением, стыдом.
— Лежать, — с рычанием повторил мужской голос.
Саманта вздрогнула и отвернулась, словно защищаясь. Голосом, более слабым, чем когда-либо слышал Аркантус, она сказала:
— Пожалуйста. Мне… мне это не нравится.
Слезы навернулись на эти большие карие глаза. Сердце Аркантуса дрогнуло.
— Что ты сказала? — требовательно спросил мужчина.
— Мне это не нравится, Джеймс, — язык Саманты выскользнул и пробежался
